том, что жил он, «не внимая богатьства и не презря кров праведничю», был «милостилюбець, а не златолюбець, благ домочадцемь своим и внешниим от стран приходящим кормитель».
Есть еще церковь, митрополия. Но «главный поп», как называют митрополита в Орде, получил свой ярлык. Проповедники красноречиво повествуют о бедствиях страны от «батога божьего» — Орды и зовут к покаянию.
Странное дело — татарское разорение и иго не умерили, а, напротив, усилили «несытость имения» — жажду стяжания, и вскоре сама церковь устами епископа Серапиона признает: «Акы зверье жадают погубити плоти, тако и мы жадаем и не перестанем, абы всех погубити, а горькое то именье и кровавое к собе пограбити. Зверье, едше насыщаються, мы же насытися не можем, — того добывше, другого желаем».
И уже среди церковников объявились рьяные ханские богомольцы. А ростовский епископ Кирилл II, когда вылечил в Орде сына хана Берке, так получил от него в дар годовые оброки, которые были взысканы... с ярославских князей. Конечно, Кирилл был (он умер в 1261 году) ловкий политик. Он сумел даже обратить в православие племянника хана Берке. Й теперь этот царевич Петр обретается на Руси. Надо иметь своих людей в Орде. Он, Александр, это понимал и потому с Ростовом в дружбе, и с Суздалем. На его средства достроили в Суздале женский монастырь, в котором погребли ростовскую княгиню Марию.
Сами церковники захватывают друг у друга земли, торгуют должностями; они «насилие деют» над церковными, нищими людьми, особенно «когда жатва или сено-сеча (сенокос)»; они же за мзду назначают наместников и сборщиков десятины; наконец, «скаредного деля прибытка» отлучают людей от церкви, вымогая деньги за возвращение в ее лоно. Усиленно «хитая (хватая) от чужих домов богатства», церковная знать становилась опасной и князю.
Конечно, все мы нагими предстанем на страшном суде, но пока... Грешные иереи отпускают наши грехи. С кого спросится?
...Ответ на эти роковые вопросы, мучившие Александра, дала жизнь. Ни разорение, ни иго, ни новые вторжения не смогли остановить развитие Руси. Крестьяне и ремесленники подняли из руин, укрепили Владимир, Москву, Тверь и десятки других городов; отстроены тысячи сел и слобод; расчищены и засеяны поля и выковано оружие для русских полков, отражающих натиск врагов на севере и западе. Исконные связи с Новгородско-Псковской и Полоцко-Минской землями, как они ни затруднены, помогают выносить тяготы ига, содействуют оживлению.
Трудовой люд на себе несет всю тяжесть ордынского ига, и господской кабалы, и княжеских усобиц, и нашествий врагов.
Барщина повсеместна и крайне тяжела. Ростовская крестьянка, проработав вместе с дочерью в поле все лето, получала за страду одну гривну. Гривну, Александр хорошо это помнил, в голодные годы стоила в Новгороде буханка хлеба. Барщина изнурительна, и работали на ней женщины даже беременные, на сносях и нередко преждевременно рожали прямо на полосе.
Конечно, много зла от слуг. Прислужники — тиуны, мечники, вирники — все жили одним: взыскивали с крестьян и «черных» людей дани, налоги, штрафы. Руководствовались они «Русской Правдой». Это суровый закон, идущий от прадедов — от Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха, и не ему, Александру, его отменять. «Правда» строжайше охраняла имущество господ — земли, скот, ульи, ладьи, сети для ловли птиц. Чтобы посягнуть на жизнь этой касты, крестьяне должны были дойти поистине до горькой нужды. Конечно, крестьянин мог и жаловаться и жаловался ему, когда князь во время ежегодных объездов земли — «полюдья» чинил свой суд и проверял службу своих доверенных, но права мужика ничтожны.
Еще хуже холопам. Холопа не считали за человека, это говорящий скот, не более. И церковь в своем «Правосудии митрополичьем» одобряла этот порядок: «Аще ли убиет осподарь челядина полного, несть ему душегубства, но вина есть ему от бога».
Александр, как и другие князья, отлично знал, что творили его ставленники — тиуны, посадники, воеводы. Полоцкий князь, желая укорить своего тиуна, как-то спросил епископа: «Где быти тиуном нашим на оном свете?» Епископ хладнокровно ответил: «Там же, где и князь». К»язь «не полюби» ответ епископа и сказал: «Тиун неправо судит, мьзду емлет, зло деет а яз что дею?» Но епископ стоял на своем. Кто дает, власть тиуну над людьми? Князь. Значит, князь, в ад, и тиун с ним.
Надо ли удивляться, что народ ненавидит своих господ и в моменты смуты поднимается с оружием, чтобы уничтожить их. Но порядок мира сего освящен стариной и святой церковью, и он, Александр, на то и князь, чтобы охранять его.
Иное дело татарская власть. Она не от бога. Александр понимал, что лишь под угрозой силы подчинились люди «числу» и жили «в работе суще и в озлоблении зле», которое могло прорваться наружу в любой момент.
Особенно теперь, когда внук Чингисхана, великий хан Хубилай, передал сбор русской дани на откуп «бесерменам» — мусульманским ростовщикам. Они вносили хану деньги вперед, а потом собирали дань сторицей. Недавно, говорят, прибыл в Ярославль «зол» откупщик Титяк. Он руководит другими, которые «велику пагубу людям творили»; они же действуют и как ростовщики: дают деньги, может быть, тем, кому было нечем уплатить дань, а когда должники не погашают рост — проценты в срок, они «многи души крестьянскыя» уводят в рабство, в разные страны.
И народное озлобление действительно прорвалось.
...В тот памятный день, когда Александр услышал вечевой набат и увидел, как в его родном Переяславле восставшие горожане хватают и на месте убивают татарских сборщиков даней, воинов, купцов, он еще не знал, что, не выдержав чинимых насилий против откупщиков, поднялась городская беднота и других крупнейших городов — Ростова, Суздаля, Владимира, Ярославля: «Бысть вечье на бесермены по всем градом руским, и побиша татар везде, не терпяще насилия от них». Во всех городах восставшие собирали вече. Доведенные до «ярости», они с остервенением изгоняли или убивали татарских ставленников.
В Ярославле один монах, Изосима, оказывается, перешел в мусульманство и, действуя от имени ханского чиновника Титяка, творил «великую досаду» населению и надругался над русской верой. Когда же вспыхнуло восстание и народ прямо с веча «на врагы своя двигшася», когда одних «изгнаша, иных избиша, тогда и сего беззаконного Зосиму убиша». А в Устюге, говорят, произошло обратное: местный баскак в страхе перед расправой принял православие и таким путем сохранил жизнь.
Когда Александр узнал, что вечевой набат прогудел по всем городам обширной земли, то понял, что это не случайная вспышка, что выступление готовилось тщательно и тайно и советы городов были связаны друг с другом. Смесь радости и глубокой тревоги вызывал в душе этот народный порыв.
Радость рождала ответ на пугавший вопрос: где сила, способная спасти Русь? Есть сила, не убита она, живет.
