Я пытался сосредоточиться, вспоминая какой—нибудь блестящий футбольный маневр, продемонстрированный в самые важные минуты матча. Но по закону подлости ничего, кроме гола Ковтуна в свои ворота на последних минутах матча с Исландией, в голову не шло. Блестящий прыжок навстречу мячу, причем по направлению от ворот и срезку в девятку. Был еще, конечно, сэйв Филимонова на последних минутах матча с Украиной.
Никакой поддержки от любимого вида спорта в решающий момент. Надо было болеть за дублирующий состав «Манчестера».
– Ну что ж, автогол так автогол… Время, которое мы имеем, это девственность, которую мы оберегаем.
Напряжение, взмах – тяжела штука! – «го—о—о—л!», как говаривал великий русский комментатор с непьющей фамилией Синявский.
– Ну, вы меня понимаете, – как сказал бы гений современных репортажей с грибной фамилией. – Стоило игроку поднапрячься, и у него все получилось. Я в его возрасте и не такие штуки проделывал. Ну, вы понимаете, о чем я…
Услышав дикий звон, разломавший мою звенящую голову на две половины, как спелый арбуз, я прикрылся от этого шума локтями. Крупным осколком садануло по руке, и кровь залила лицо, ручьем стекая на глаза, рот, лоб…
Ворвавшийся меня избивать товарищ проректора сочетал град ударов (приходившийся в основном в нижнюю часть туловища, ибо пачкать в крови домашние тапочки друга ему не хотелось) с фрагментами чрезвычайной задумчивости и озабоченности. Он выглядывал с проректором в окно, не понимая, кто это сделал и каким образом. Если что—то кинули в окно, то – как разбилась ваза в районе подоконника, и если все—таки разбили стекло из комнаты, то…
…словом, сомнения их меня совсем не интересовали. Парням было явно не до секса, и это единственное, что меня радовало. Я находился в каком—то пограничном состоянии между жизнью и смертью – но это было моим привычным состоянием в последний год…
Я тихо шептал про себя: «Иржичех… Давай, сукин сын… Иржи, давай…»
Раздался звонок в дверь. Иржи почему—то спросил вежливым старческим голосом: «Не происходит ли чего—нибудь нехорошего?» – «Нет—нет, – ответил ему проректор, – все нормально, стремянкой разбили стекло». – «Ах, вот как, – залепетал Иржичех, – а я уж хотел вызывать милицию», – и стал удаляться от двери.
– Такую вазу разбить, Андрей Владимирович, как же это, милый, получилось… – жаловался проректор своему другу. – Сосед заходил, кошечник из клуба. Он видел, что ко мне заходил незнакомый человек… какой предусмотрительный…
«Меня предали… Измена…» – Я отрубился на какое—то время. Товарищ проректора был в кожаных трусах, с разводом металлических заклепок на яйцах. При ударах его заклепки мелькали надо мной… Только оказался он гораздо старше, чем показалось мне вначале. Плешивый гомик в возрасте.
Предатели… Где вы?
26
Проснулся под оглушительно орущего Шнура. Я подсадил на него всю тусовку на Октябрьском поле, плавно уведя с ненавистного мне «Шансона».
«Я включил свой микрофон. Раз – два – три. Осветители зажгли фонари», – Иржичех затанцевал танец баскетболиста, сломавшего кольцо на последней секунде. Щелкнул раскладухой—ножиком и, танцуя, двинулся в комнату. «Все, пиздец, пора играть, хватит вам охуевать… Будем веселиться».
«Слушайте и охуевайте», – вместе со Шнуром орал он. Я не видел, что происходит в комнате, и не понимал, почему меня не спешили отстегивать от батареи.
– Стой, Иржи, – заорал я. – Стой!
Сомнений не было, хотя не было и никаких криков из—за играющей на всю катушку музыки. Но первобытный ужас, подобно дыму распространявшийся по квартире, говорил о том, что хозяев… Их просто выпотрошили, как куриц… Это стало понятно еще до того, как появился Иржичех, словно вынырнувший из бассейна с красной краской, точнее, осязаемо задолго до этого. В комнате воцарился ужасный запах, от которого мурашки шли по коже – запах свежей крови и внутренностей.
– Нет, только не это… блядь.
«Вот будет лето, поедем на дачу: лопаты в руки, хуячить, хуячить!..»
Стоит случайная выборка песен – почему—то догадался я. Иржичех, очевидно, захватил с собой компакт из машины. Здешние хозяева не были похожи на любителей подобной музыки. Да и, судя по всему, не было уже никаких здешних хозяев. Только куски мяса, разбросанные по дорогому ковру.
Иржичех выглянул довольный и игривый, будто спрятал под елку рождественский шарик. Нет, скорее – нарисовал кораблик и весь перепачкался в красной краске. Какое милое лицо.
Я не помню, как меня отстегивали от батареи и увозили из негостеприимной квартиры. Я потерял сознание. Или последнюю способность соображать. Разница только в том, закрыты или открыты у тебя глаза.
27
Я лежал неделю, не соображая, где нахожусь. Это странное чувство времени, которое тебе не нужно в таком количестве, знакомо каждому человеку моего поколения… Зачем тебе его столько дали… Ведь кому—то не хватает… И покупать у нас это время никто не хотел… Странно…
Иржи с коллегами по цеху вынес приличное количество добра из квартиры псевдопедагогического деятеля, оставшегося валяться в своей античной спальне с выпущенными наружу кишками. А я решил валить из этого города во что бы то ни стало. В театре меня, наверно, хватятся – недельное исчезновение было для тамошнего репетиционного процесса делом привычным, хотя мое равнодушие к выпивке, куреву, наркотикам и бабам обеспечивало мне ауру более загадочную, чем у Монте—Кристо после долгой и незаслуженной отсидки. Да и вряд ли свяжут побег актера из театра со зверским убийством, пусть и произошедшим в одном городе.
Я вспоминал людей, которые были свидетелями нашего знакомства с безвременно ушедшим из жизни Сергеем Ген—надьевичем. Народу набиралось нормально. Во—первых, вся шумная тусовка в Проекте ОГИ. Во—вторых, толпа в баре, состоявшая в основном из зыркающих по сторонам девиц. Хотя это – вряд ли…
Хорошо еще, я оказался там без шумного театрального сопровождения, по которому можно было нащупать концы.
«Нащупать концы» – отличное влияние окружающей среды. Обозревая свою рожу в синяках – пару раз меня все—таки пнули по лицу – окровавленную повязку, залитую кровью майку, я думал, что моя театральная карьера складывалась не так стремительно, как у Джульетты. Все из—за того, что средства достижения разные. Правы были великие русские литераторы: торгуя жопой, можно и на трон забежать.
Ту т меня осенило – камера в подъезде. Наверняка было наблюдение. Значит, меня накроют в первый же привод в участок. Смогу ли я выглядеть благонадежно, раствориться в толпе? Ради жизни, собственно говоря, с такой задачей можно было справиться, только вот какой жизни? Да и гимор это несусветный.
Валить автостопом до деревни. В Ярославскую область. Четыре часа от Москвы – а дыра дырой. Иржи кинул мне пачку денег очень кстати. Это была, конечно, смешная часть от вынесенного, даже, наверное, не тридцатая, а может, и не сотая – точно я все равно прикинуть не мог. Но для меня праздником было уже то, что со всем этим барахлом вынесли и меня.
Вперед, на Ярославское шоссе. Двигай, Ромео, двигай.
Снова сильно кольнуло в сердце, и лицо загорелось огнем. Я вспомнил фотографирование на афишу по рассказам Платонова. Надеюсь, они в театре догадаются переснять. Хотя кто из великих сыщиков сопоставит фоторобот преступника, вывешенный в отделении милиции, с театральной афишей, висящей на тумбе? Или сопоставят?
Двигай, Ромео. Столица продана враждебным кланам. Энергия «быдла на заработках» губительна для любителя самопожирающей романтической страсти.
