невеста уже давно заподозрила корысть в любовных объятиях. Я, может быть, тоже окажусь в Китае.
Он нацарапал мне свой электронный адрес. Телефона у Маркуса не было так же давно, как и женщин.
Он планировал еще раз вернуться в Россию. В какой—нибудь старый маленький город. Где вокруг еще много разных стареньких и маленьких городов. Я посоветовал Ярославль, если нужно еще меньше – Рыбинск или совсем маленький Ростов Великий. Он сказал, что знает Ярославль и Ростов, но, наверное, поедет в Сибирь.
Остальные четверо немцев уже тащили куда—то группу таек и кучу музыкальных инструментов.
– Ду вист вас зинген зи? – кивком указал я на девушек.
Маркус сказал, что тоже думает об этом. У нас даже не было никаких предположений. Пришлось обращаться к Брату. Мой звонок его ничуть не удивил.
– Я сам задавался этим вопросом. Столько поющей молодежи. Все оказалось очень банально: есть две версии песен – мужская и женская. Женская версия – история о том, как девушка покинула деревню и оставила своего парня, пораженная огнями большого города. У мужчин своя версия этой истории: я простой деревенский парень, душевный такой, моя возлюбленная уехала в Бангкок и бросила меня, но я все равно буду ждать ее, верить, что моя любовь ярче городских огней. Ты плачешь?
– Я? Нет!
– Почему ты не плачешь, я же поэтично поведал о чужой беде? Сентиментальные люди должны плакать. Как дела на производстве? Там все шьется, Брат?
– Я надувал щеки очень хорошо, они чуть не лопнули!
Красивые песни. Содержание адекватно исполнению.
По моим наблюдениям, часть местных парней тоже перебирается в город. Большой души люди! Как—то в туалете у писсуара мне кто—то начал массировать плечи. Я оглянулся в ужасе, ожидая увидеть трансвестита: тогда я еще не знал, в какие туалеты они ходят. Ничего подобного. Там стоял и улыбался деревенский увалень – охранник в форме. Просто по доброте душевной делает людям массаж. Работа у него в основном стоячая, скучная, вот и оказывает прохожим незнакомым людям маленькую услугу из добрых – я настаиваю на этом – побуждений. Никакого эротического подтекста.
Пошли с Маркусом в тату—салон. В итоге на моем теле появились еще четыре татуировки. Тайский иероглиф, означающий «кочевник», а точнее, «человек в пути», был повторен четыре раза на предплечье ниже локтя.
Пора в аэропорт. Хороший человек, жалко расставаться. Надо будет познакомить Брата с Маркусом. Может, объяснит ему на английском с немецким акцентом что—нибудь про секс.
9
Во время посещения острова Брат вел себя как хозяин. Всех знал. Все его знали. Кроме, естественно, туристов. Вообще, у него был уникальный дар – везде, где он был хотя бы раз, возвращаясь, чувствовать себя по—хозяйски.
– Эта нация поражает меня своим раздолбайством. Русские были бы такими же при наличии круглогодичного лета. Вон пойдем дальше по этой тропинке. – Мы остановились у самодельного фонаря из скорлупы кокосового ореха. – Смотри.
Он указал мне на крупные осколки разбитой пивной бутылки.
– Это я разбил год назад. Вон в том доме часто живет немецкая семья с детьми. Дети бегают везде. Но тайцам – все по барабану. Два раза я ради прикола писал жалобы их администратору. Бесполезно. Когда он меня видит, улыбается еще шире и радостно кивает головой. «Читали, что вы пишете, спасибо, очень познавательно, очень…» А бутылку никто не убирает.
– Знаешь их высшее достижение в научном прогрессе? Ты в туалете здесь чем подтираешься, бумагой? Ее же нет почти нигде… Они переняли для этого дела у американцев специальный шланг для мытья посуды. С таким серьезным напором воды. Струя бьет – будьте нате. Так вот, они довольно быстро стали монтировать его не к раковинам, а к унитазам. Приспособили для мытья задниц. Гениально, правда? Мощный удар холодной струей по анусу. Попробуй! Великое научное открытие! На хрен тратить это на посуду, когда можно получать удовольствие. Сходи—сходи. Ты ел, кстати, чего—нибудь сегодня?
– Я не хочу есть…
– Мне рассказывают, что ты каждую ночь танцуешь тут до трех часов утра.
– Ночью невозможно бегать, а отжиматься надоело. Только для нагрузки перед сном. Ну и чтобы алкоголь выходил.
Ему не нравится, когда я смотрю футбол, не нравится, когда я сохну по своей бабе, теперь еще ему не нравится, что я танцую… Боже милостивый, как я вообще с ним уживаюсь? И почему при всем при том я чувствую себя с ним комфортно, как у Христа за пазухой?
Он смотрел на меня долгим изучающим взглядом.
– Просто когда кто—то танцует один… как бы это сказать… – Он бросил на меня быстрый испуганный взгляд. – Последний раз здесь во «Фри—хаусе» танцевали два негра из Нью—Йорка. Бармен рассказывает. А теперь ты. Они называют тебя за этот танец «русский гангстер». В том году были гангстеры из Нью— Йорка, теперь из Москвы. Танцуй—танцуй, никто не против…
10
Мое пребывание на острове в одиночестве затянулось месяца на два. Деньги давно кончились. За американ—брэк—фаст и бунгало надо было чем—то платить.
Европейская молодежь, тусовавшаяся по полгода во Freehousе, ночевала по два—три человека в бунгало три на три. Да и после разъездов с Братом на джипе будет странно, если «русский гангстер» обратится к ним за помощью.
Телефон Брата молчал. Сниче в командировки не звала. Что было делать, я не представлял.
Тут в голову пришла отличная идея. Образцы. Более двадцати штук. Из которых семь экземпляров штанов раз—ной модификации (превращающихся в шорты элегантным движением руки).
Как—то раз в поселок заглянули белорусы. Полчаса меня мучил вопрос, уместно ли России идти с протянутой рукой к братскому народу. В итоге Россия предпочла медленное умирание от голода и слаборазвитые внешнеэкономические связи с развитыми капиталистическими державами.
Продавать штаны было легче всего. Я придумал небольшую презентацию, которая начиналась со слов:
– Май мани, докьюментс, аллес аусвайс (это если у меня было подозрение, что передо мной немец) ин море… ин зе сии… капут… ол финиш…
Небольшой актерский этюд, посвященный тому, как я беззаботно плаваю в море с рыбками, а затем с ужасом обнаруживаю пропажу документов, выбегаю на берег и заламываю руки в отчаянии – здорово облегчал понимание. Тот, кто отучился на первом курсе актерского факультета, посвященном работе с невидимыми предметами, не пропадет нигде.
– Ай вонт ту кам бэк… – подытоживал я.
– Ту раша? – с ужасом спрашивали меня иностранцы.
– Ноу, ноу ту раша, – отмахивался я руками от слова «раша», как от назойливой мухи. – Ай вонт ту кам бэк ту Бангкок.
Один раз, будучи в состоянии серьезного алкогольного опьянения: добрые канадки из Ванкувера накачали меня водкой после трех выкриков «Павел Буре», – я с удивлением для себя выдал фразу:
– Ай вонт ту кам бэк ту Бангкок… – и, всхлипнув, добавил: – Ту май чилдрен…
Горькая слеза скатилась по моей щеке. Пожилая пара дала двадцать баксов супротив обычных пяти— десяти.
Один композитор, живший на острове, купил у меня штаны и сказал, что заплатит столько, сколько стоят такие штаны в магазине около его дома в Зальцбурге. И дал мне сто баксов. Этого хватило на пять дней.
Жрать приходилось с трансвеститами. По вечерам они жарили барбекю в собственном баре. Продавалось далеко не все. После трех часов ослепительных танцев, во время которых я в ужасе скидывал их мускулистые руки со своей талии, можно было пожарить в угаре вечеринки мясо.
Три раза в шутку резким незаметным движением с меня стягивали штаны и радостно глазели на мой член и задницу. Приходилось обижаться и давать себя долго уговаривать вернуться.
