– Поехали, я покажу тебе свой остров.
9
Еще два дня, пролетевшие как один миг. И все—таки она настояла на отъезде. В принципе, он был для меня неизбежен, потому как в паспорте заканчивались пустые места для постановки визовых отметок, а получить новый я мог только на Родине. Мы сели в отъезжающий с острова автобус молча, держа друг друга за руки.
Мы не знали, о чем говорить, кроме того, что мы не могли сказать.
Что все это было ее чертовой ошибкой. Большой чертовой ошибкой. И мы были созданы держать друг друга за руки.
Внезапно Джульетта дернула меня за локоть.
– Смотри.
Мне и до этого казалось, что я видел в толпе возле автобуса голову в шлеме.
Мэй сидела у обочины возле автобуса прямо под нашим окном с непроезжей стороны дороги. Точнее, не сидела, а стояла в своей любимой позе на четвереньках. Она уткнулась головой в асфальт, закатав майку по самые лопатки и довольно смело спустив шорты с трусиками.
Красивая кошка смотрела на меня грустным немигающим взглядом.
– Кто это? – спросила Джу.
– Ты разве не видишь, кошка. Местная кошка.
– Это та самая кошка, что приезжала к нам в Москву? Какая красивая татуировка! – Она грустно покачала головой, как бы отгоняя ненужные мысли. – Нам нужно решить, будем ли мы что—то рассказывать друг другу.
– Мы ничего не будем друг другу рассказывать.
– Хотя я вижу, кое—кому из нас есть о чем рассказать, – с удивлением разглядывала она татуировку на попке Мэй.
Автобус тронулся, а кошка так и смотрела мне вслед – дерзко и вызывающе.
Когда автобус отъехал, Мэй стало видно с другой стороны улицы, на нее показывали пальцем мальчишки, все головы были повернуты в ее сторону.
Но пока автобус не скрылся из вида, Мэй не тронулась с места. Глаза кошки больше были не видны. Издалека виднелась только трогательная девичья попка.
Мне было грустно. Вы когда—нибудь бросали домашних животных?
– Ты удивительно угадал со временем предложения. Я готова была уехать куда угодно, лишь бы покинуть Москву.
Я скольжу ладонью по ее гладкому и такому родному бедру.
– Потом, когда я читала план съемок и увидела, что первой снимается сцена на мосту, какое—то смутное сомнение закралось вот сюда, – она приложила руку к своей левой груди.
Я сделал то же самое, когда место освободилось. Как изменилась ее грудь из—за занятий спортом.
Она тоже трогала мою грудь и живот руками…
– Боже… ты просто железный… и черный весь… никогда бы не подумала, что ты таким можешь стать… Что значат все эти татуировки, ты мне потом расскажешь. Они ведь смываются, правда?
Она шутила, прекрасно понимая, что это навсегда.
Когда мне делали эти татуировки, я не выбирал иероглифы. Я рассказывал историю Ромео и Джульетты. Я знал, что кто—то из восьми мастеров своего дела окажется волшебником и сделает на мне магический знак. Знак, притягивающий любовь.
Эти иероглифы – их трактовки нашей истории. Я не знал их точного перевода. И не должен был знать. Главное – они сделали свое дело.
– Все было слишком подозрительным, и знакомые крутили пальцем у виска, когда я собралась ехать. Команду ты собрал, конечно, – в цирке выступать. Особенно помощница режиссера в шлеме. Во время переговоров она только и делала, что разглядывала поверх стола выпуклости ширинки нашего агента из актерского бюро. Чуть ли не облизывалась. Потом прилетел Каблуков со своими разборками. Через полтора часа я обнаружила вашего помощника режиссера стоящей перед Каблуковым в лифте на коленях и сосущей ему член – ты не представляешь. – Она пригнулась ко мне поближе и прошептала доверительным тоном почти на ухо: – Сосущей ему член, не снимая своего долбаного шлема.
На словах «сосущей член» я напрягся и кончил в шорты.
«У нас здесь суровые края – во время минета здесь женщины шлем не снимают!» – хотел ответить я ей.
Ай да Мэй! Выполнила задание сверх нормы.
А у вас бы не началась эрекция от всей этой болтовни? Когда она сидит рядом и постоянно что—то говорит. Грудным голосом – таким редким для современных актрис.
При каждом слове у нее вздымается грудь, двигается вверх—вниз по загорелым ногам короткая белая юбка.
– То, что с этим козлом происходит в каждом лифте и в каждом такси, – мне все уши прожужжали.
Она сидела, поджав одну ногу, выставив высоко вверх колено, – абсолютно по—детски, совершенно не обращая внимания на то, что прикрывает в данной позе ее мини—юбка, а что уже прикрыть не в состоянии. Она ничуть не изменилась.
Я привезу ее еще не раз на свой остров, чтобы две или три недели напропалую заниматься любовью.
– Как только представляла сцену у моста, думала – а вдруг и правда кто—то захотел меня убить? Ведь это слишком опасно – идти по веревочной лестнице. И потом, почему она снималась первой, эта сцена, если она последняя в сценарии? А потом поняла, что это мог быть только ты. А если это ты – имеешь полное право.
Я сидел парализованный. Она догадывалась обо всем? И все равно поехала!
– По дороге ты мне опять снился. Я знала, что ты тоже в московском театре и что тебе дали роль в рассказах по Платонову. Да, еще это сообщение, которое ты мне прислал на сотовый под Новый год. Так трогательно. Кратко и искренне. Думала – куплю цветов и приду на премьеру, раз у тебя не хватает ума сделать то же самое, живя со мной в одном городе.
О каком сообщении она говорит?
– Ты о чем?
– Я об объяснении в любви и о том, что ты хочешь от меня ребенка.
Черт побери. Видимо, этот утырок на кухне задал функцию «ответить всем». Странно, что согласные с этим предложением не ответили встречной смс—кой. Наверное, кроме многострадальной Лизы, все догадались, кому я это отправлял.
«Я тебя люблю и хочу от тебя малыша»… Действительно – и искренне, и лаконично.
Это была моя женщина. По всем раскладам. Мир «Трех F» я лично победил. Хотя победа над ним всегда носит временный характер. Хотя в чем—то эту победу и можно считать поражением…
Будущее в тумане – я не представлял, чем буду заниматься. Но одно произведение хотелось сыграть максимально искренне и с полной отдачей, пусть даже и самому себе в пустой комнате. Или лучше под окнами роддома. Монолог Шатова из произведения Федора Михайловича Достоевского «Бесы».
Ответ Брата—Которого—Нет
Боюсь, моя беда лишь началась.
1
По дороге в аэропорт я заметил, что в мою корявым почерком вдоль и поперек размалеванную тетрадку вложена какая—то фотография.
Покойный австралиец и мой брательник. Они сидели в одной из кафешек на острове Ко Чанг, и мой Брат обнимал за плечи этого мускулистого негодяя. Лицо австралийца все в синяках и кровоподтеках, но при этом пыталось улыбаться.
Я смотрел на фотографию в тупом изумлении. Вот ведь как бывает. Ко мне уже вернулась моя баба, а чудеса продолжались.
– Кто этот помятый голливудский здоровяк? – спросила Сашка, дыша мне в ухо.
– Это… – Я долго думал, что ответить. «Человек, которого я убил за то, что он похож на Каблукова и
