заговорил о необходимости изменения политического курса НТС; предложил всем «солидаристам» срочно перебираться в те районы Германии, которые предположительно займут войска США и Англии; рекомендовал энергично искать контактов с Интеллидженс Сервис и Си-ай-си. Затем, обратившись к Заприеву, безапелляционно потребовал выехать в Гамбург, используя свое болгарское подданство, получить визу на въезд в Швейцарию и там через Ильина искать встреч с англичанами и американцами.
«Вот это настоящий крысак». Чуть проголодается, сожрет любого сподвижника, — думал Греков, глядя на Околова и слушая его речь. — И морда у него крысиная, и он гордится, что крысак!»
Вечером Граков позвонил Майковскому и проинформировал, что Заприеву поручено уехать в Швейцарию через Гамбург.
Спустя несколько дней в Гамбурге был арестован Заприев. У него обнаружили шифровку Околова. Теперь немецкая машина заработала уже сама собой, и, несмотря на сопротивление Вольфа, возвращавшийся в Австрию Околов был по дороге снят гестаповцами с поезда и доставлен в Берлин.
Началось следствие. Его вели Майковский и его дружок по Киеву, юрист по образованию, Сергей Гаврик. На допросах часто присутствовал Эбелинг. Однако по мере накопления материалов выяснялось, что у Байдалакова и Околова слишком крепкие связи с членами имперской безопасности. Попытки НТС подготовить себе путь к бегству с тонущего корабля вовсе не означали измену немцам, тем более что исполбюро не имело намерений заставить своих «солидаристов» работать против Третьего рейха. Гиммлер, формируя «эйнзатц-группы», наряду с головорезами из СС, СД и гестапо включал в них проверенных на деле агентов, главным образом из НТС, сделав эти отряды карательными…
Эбелинг выходил из себя. Майковский, беседуя с Граковым в пивной, жаловался:
— Эбелинг требует каких-то зацепок. Почему, скажем, люди, подготовленные НТС, оказались изменниками и трусами? Был случай, когда диверсанты из лагеря Вустрау повели себя предательски, как и у вас в Витебске…
— Если бы мы с вами попали в партизанский край к «батьке Минаю», то и мы, вероятно, повели себя не лучшим образом. Так что, увы!…
— На допросах энтээсовцы лгут, выкручиваются, валят вину друг на друга. Поремский предложил убрать Байдалакова и Околова, считая их политическими трупами, от которых идет только зловоние, отстранить таких активистов, как Заприев, Ольгский и Брунст и тем оздоровить ряды сотрудничающих с немцами «солидаристов». Чем ты можешь помочь?
Граков отпил пива, пожал плечами.
— Чем помочь? А вот: мне стало известно секретное решение совета использовать бригаду Каминского не в интересах Третьего рейха, а как источник добывания средств…
Майковский, выпив остатки пива, ударил кружкой об стол:
— Доложить об этом Эбелингу?
— Советую! — кивнул Граков. — Эбелинг, насколько я понимаю, хочет это дело закончить поскорее, и в свою пользу. Иначе ему грозит отставка! — попыхивая трубкой, Граков помолчал. — Для нас это тоже чревато…
— Мне категорически запрещено применять к ним, кроме перекрестных допросов, иные меры воздействия! — опьянев, взвизгнул Майковский. — И все арестованные об этом откуда-то знают. Наверное, им передали люди гауптштурмфюрера Вольфа! Он всецело на их стороне и хочет устранить Эбелинга! Ну! Что посоветуешь?
«Еще один крысак! Схватились крысаки! Сколько их?!» Граков невозмутимо курил трубку…
2
17 октября 1944 года в Берлине, как и всегда после бомбежки, было пасмурно. Город затянуло дымом и пылью, потом откуда-то наползли тучи и заморосил дождь. А налеты участились. Американские «летающие крепости» все чаще «утюжили» восточную часть города и беспрепятственно сбрасывали свой смертоносный груз, казалось, хотели превратить все в руины. Жители со страхом ждали развязки. Наплывавшие с востока свинцовые тучи напоминали о поражениях на русском фронте и неотвратимом возмездии…
Аркадий Петрович Столыпин нетерпеливо расхаживал в ожидании гостей по кабинету в бывшей квартире Байдалакова на Нюрнбергштрассе, 26 и уже в который раз обдумывал создавшееся положение: «Столько надежд возлагалось!… И вот… военный крах Германии… А теперь еще и аресты руководства исполбюро!… Ах, как Байдалаков ошибался! Давно следовало наладить связь с англичанами или американцами. Упрямый осел Гитлер уперся и не желает менять тактику и стратегию войны, не слушает советов генштаба и не желает отказаться от своей маниакальной идеи о высшей арийской расе и 'юберменше', о неполноценности славян и особом предназначении немцев в этом мире! А с другой стороны, как Гитлеру отказаться от своей политики? Кто пойдет с ним на сепаратный мир? Да и немцы озверели и все еще смотрят на другие народы свысока. Аресты, расстрелы, газовые камеры, лагеря смерти… Остается повиноваться фюрерам, исполнять сверхволю Гитлера! Но Гиммлер, Шелленберг, Кальтенбруннер, Вольф, фон Тресков, Штрик-Штрикфельд понимают, что без помощи нас, русских, большевистскую систему им не уничтожить! В воздухе носится идея сепаратного мира без фюрера, Геббельса и борова Геринга…»
Настольные часы пробили десять. В передней прозвучал звонок. Аркадий Петрович услышал, как его секретарь Китайсков снял цепочку, отворил дверь и громко, чтобы он слышал, сказал:
— Здравствуйте, Александр Павлович, я вас приветствую, Федор Иванович, здравствуйте, Казанцев! Раздевайтесь, пожалуйста…
Услыхав голос Федора Ивановича Трухина, Столыпин поспешил в прихожую и, улыбаясь, протянул обе руки генералу:
— Рад вас видеть, очень рад! Милости просим! Проходите, господа! — обратился он к Александру Павловичу Гракову и Казанцеву. — Прошу вас, — он сделал широкий жест, — усаживайтесь поудобнее.
Заговорил Трухин:
— Надежды на создание русской армии нет… Во многом виноват Розенберг. Мне рассказывал начальник организационного отдела полковник генштаба граф Штуфенберг: еще двадцатого апреля сорок первого года на приеме у Гитлера по случаю его дня рождения, когда гости расходились, Гитлер предложил остаться Герингу, Розенбергу и министру Ламмергу. Фюрер сказал Розенбергу: «Я думаю вас назначить рейхсминистром восточных областей, которые займет наш вермахт. Вы станете территориальным министром и за двумя только исключениями будете независимы в своих распоряжениях от каких-либо других министров или партийных отделов. А именно: это касается Геринга, которому потребуется большое количество рабочей силы в занятых восточных областях для проведения его четырехлетнего плана, и Гиммлера, которому поручено справиться с большевистским аппаратом, для чего требуется беспощадная рука. Ожидаю вашего точного плана работы». — Трухин откашлялся и продолжал: — Девятого мая этот план Розенберг представил: «Если мы теперь уничтожим только большевизм и оставим Россию как государство, то опять возникнет опасность появления мощной русской державы. Чтобы предотвратить эту опасность, следует раздробить территорию России, отделить все окраинные народы — украинцев, белорусов, кавказцев, туркестанцев. Мы должны их колонизировать или держать в германской сфере влияния. Мы построим защитную стену против русских, которых отделим от Европы и притиснем к Сибири. Занятые восточные области будут разделены на пять гуверноманов…»
Тут снова в квартире раздался долгий звонок. Китайской направился отворять дверь. Из прихожей послышалось его восклицание:
— Татьяна Андреевна?! Что случилось? Вы к Аркадию Петровичу?
— Это мадам Шитц, — предупредил всех Граков. — Ее муж Николай Шитц сотрудничал в Киеве с Эбелингом и Майковским. Оба они нам очень пригодятся… Я приглашу ее, а? — И по молчаливому согласию собравшихся вышел в прихожую и вскоре вместе с Татьяной и Китайсковым появился в кабинете.
— Ой, простите, что ворвалась непрошеной, но у меня серьезная новость, — извинялась Татьяна, кокетливо вертясь в своем модном голубом платье, чтобы все ее видели. — Вчера Коля встретился с Майковским. Тот сказал, что следствие затягивается и по мере поступления сведений дело уходит в песок.