все у нас впереди. Вы будете свободны, только мне надо выбраться отсюда, что-что, а слово держать я умею.
На прощание Феликс пожал герру Моргенштерну руку как старому приятелю, с которым предстоит еще не раз встретиться, пусть даже и не скоро.
Уже покидая палату, недавний больной оглянулся. Старик смотрел на него широко открытыми глазами. Феликсу показалось, что он прощается с ним навсегда.
— Ничего, — подмигнул герру Моргенштерну его в недавнем прошлом сосед, и дверь за ним закрылась.
В камере, куда вновь вернулся Колчанов, все было на своих местах, словно ничего не случилось.
«Только бы дождаться конца срока, — думал Феликс. — Тогда я…»
Но что будет тогда, он не представлял, хотя прекрасно понимал, что добыть спрятанное в крепости золото будет совсем непросто. Однако Феликс Колчанов, пасующий перед трудностями, уже не был бы Феликсом Колчановым.
Бесконечно медленно тянулись однообразные дни в заключении. По ночам Феликсу не спалось. И он от нечего делать начинал придумывать, как попасть в крепость, хотя он даже не представлял себе, что сейчас находится на ее территории. В конце концов это ему надоедало, и он начинал вспоминать свою прошлую жизнь. Это приносило ему какое-то облегчение.
Глава семнадцатая
Во всех тюрьмах, где бы они ни находились, нравы похожи. И в австрийской тюрьме, хоть она была и намного комфортабельнее российских, так же процветало то, что мы называем стукачеством. Один из больных, лежавших в углу палаты, подслушал кое-что из разговора Феликса со стариком Моргенштерном. Он мало что понял, поскольку не знал русского, но обо всех своих догадках рассказал старшему надзирателю.
Тот появился в камере Колчанова совершенно неожиданно.
— Послушай, — начал тюремщик как бы издалека, — через несколько дней тебя освободят.
— Да, освободят, жду не дождусь, — сказал Феликс, глядя на своего в общем-то симпатичного седовласого стража.
— Так вот, я знаю, что старый эсэсовец передал тебе кое-какие планы.
— Планы? Мне? — изумленно вскинул брови Колчанов.
— Да-да, тебе, — приблизившись к Феликсу, сказал надзиратель.
— Что за бред! Здесь какая-то ошибка. Ничего он мне не передавал.
— А о чем, если не секрет, вы с ним разговаривали?
— Ну о чем обычно говорят люди в его возрасте? Герр Моргенштерн рассказывал мне о своей жизни, о войне, хотел попрактиковаться в русском, который, кстати, знает отлично.
— А вот мне известно другое: он передал тебе какой-то план. Я бы хотел его посмотреть.
— Посмотрите, если вам так хочется. — Феликс показал две пустые ладони.
— Ну что ж, приятель, я вижу, ты не очень разговорчив. Так вот, ты можешь задержаться в этой тюрьме, даже не в самой тюрьме, а в тюремной больнице, если, конечно, останешься жив.
— Ничего он мне не передавал! — Колчанов понял, что надо быть осторожным, если он не хочет действительно опять очутиться на больничной койке. — Да, он говорил мне о каком-то золоте, которое эсэсовцы вывозили из России. Но все это бредни. По-моему, старик давным-давно пребывает в маразме.
— План, — настойчиво повторил старший надзиратель, — я хочу увидеть план.
— Нет никакого плана! Он дал мне бумажку, на которой что-то было нарисовано. Но я давно уже вышел из того возраста, когда бредят пиратскими кладами! Я порвал эту дрянную бумажку и спустил в унитаз. Если герру надзирателю интересно, то он может спросить у того, кто ему настучал.
— Но, я надеюсь, ты запомнил план?
— Ничего я не запоминал! Если вы полюбопытствуете и заглянете в мое судебное дело, то узнаете, что мне отшибло память. И вообще я не верю в клады, у меня одна-единственная мечта — поскорее выйти на свободу.
— А вот я думаю, ты задержишься. Причем надолго, — нахмурился надзиратель.
Феликс в ответ на это грозное предупреждение принял бесшабашный вид и добродушно улыбнулся: дескать, что вы такое говорите, гражданин, то есть герр начальник, неужели вы сами в это поверили. Золото какое-то… Женщины — вот что для меня дороже любого золота.
— Я знаю, что ты русский, — сказал тюремщик, — и меня интересует, что ты собираешься делать.
— Когда, герр надзиратель?
— После того как выйдешь отсюда.
— Когда я выйду отсюда, перво-наперво пойду в какой-нибудь дорогой ресторан и поужинаю с хорошенькой девушкой. А затем с ней буду развлекаться целую ночь.
— Так вот, послушай меня. Если бы ты поделился со мной информацией, я помог бы тебе.
— Пожалуйста, могу поделиться. — Феликс вновь беззаботно улыбнулся. — А почему бы вам, герр старший надзиратель, не обратиться к самому герру Моргенштерну и попросить его рассказать обо всем? А то может получиться испорченный телефон. Я могу что-то перепутать, назвать не тот город, не ту станцию. Вы же знаете, Союз был самой большой страной в мире…
— Знаю, знаю, — сухо процедил старший надзиратель и покинул камеру Феликса Колчанова.
А ее обитатель, едва за тюремщиком закрылась дверь, перевел дыхание, вскочил со стула и нервно заходил от стены к стене.
«Вот дьявольщина, — мысленно выругался Феликс. — И здесь стукачи! Ведь этот мерзавец может мне помешать. Надо держать ухо востро. Мне осталось три дня. Меня могут отравить, избить, могут сделать все, что угодно. Обидно будет».
Но три дня прошли. Старший надзиратель заходил еще пару раз, но так ничего и не добился. Феликс прикинулся дурачком, делая вид, что абсолютно не понимает, к чему клонит его тюремщик.
И тому в конце концов надоело возиться с этим русским. К тому же старший надзиратель был не очень- то уверен в том, что заключенный Моргенштерн в здравом уме. Все-таки возраст и притом столько лет за решеткой.
А вот Феликс все больше и больше убеждался в том, что старый эсэсовец говорил чистую правду.
«Да, старина, — думал сосед Моргенштерна по больничной койке, — тяжело же тебе пришлось. Как говорят у нас в России: видит око, да зуб неймет. Я бы, наверное, так не смог — спятил бы».
И Феликс попытался представить, как бы он вел себя на месте Моргенштерна. Он с Трудом мог себе представить, что сумел бы провести долгие годы в тюрьме, даже не попытавшись бежать. А старик только на закате жизни решился вырваться из этих стен и умереть на свободе.
«Что ж, правильно, — одобрил Колчанов такое мужественное решение. — И если кому-то там наверху будет угодно, чтобы я добрался до этого золота, я помогу, я вызволю тебя. И пусть мне придется даже истратить половину добытого, я подкуплю всю охрану этой тюрьмы, и ты, герр Моргенштерн, будешь свободен и умрешь там, где пожелаешь».
Наконец-то настал долгожданный час, когда Феликсу вернули его личные веши и проводили до ворот. Он посмотрел на здание, в котором провел целый месяц. Но тюрьма вовсе не казалась грозной, как знаменитые российские Бутырки или Кресты. Скорее она напоминала закрытую лечебницу. И вдруг у Феликса мелькнула мысль: «Да это же с виду точь-в-точь психушка! И может быть, Моргенштерн псих и меня заразил своим сумасшествием… Нет-нет, этого не может быть!»
Ворота открылись, и Феликс шагнул на свободную землю австрийской столицы. Естественно, он не ожидал, что кто-нибудь знает о дне его освобождения и будет его встречать. Но он ошибся.
Оказавшись за воротами тюрьмы, Феликс первым делом посмотрел на небо. Ему показалось, что по эту сторону стены оно совсем другое: густо-синее, а не то выцветшее небо неволи. И солнце светило по- другому, и дышалось совсем не так… Вспомнилось название старого фильма: «Это сладкое слово „свобода“. Немного успокоившись после первых вольных впечатлений, Колчанов посмотрел на улицу.
Неподалеку от ворот стояли две машины. За рулем голубого «Фольксвагена» сидела женщина в черных очках. Он тут же узнал Ханну, улыбнулся и темпераментно махнул ей рукой.
Женщина открыла дверцу и ступила на мостовую. И тут Колчанов глянул направо. Там у самой стены
