Сгорел или обуглился лишь слой краски на обшивке. На защитном покрытии с внутренней стороны металлической «кожи» толщиной 0,06 сантиметра не осталось никаких следов чрезмерного жара. Изучение листового металла в лаборатории исследования материалов Пенемюнде не обнаружило никаких причин для беспокойства. Но тем не менее взрывы продолжались.
Было ясно – что бы там ни было, но причиной взрывов должен быть жар. То ли занималась пламенем емкость со спиртом – может, потому, что при температуре 896 градусов по Фаренгейту и закрытых клапанах в емкости с горючим возникала взрывоопасная смесь спиртовых паров и воздуха, – то ли взрывался бак с кислородом.
Мы снова и снова обсуждали этот вопрос. Фон Браун возложил вину на емкость со спиртом и ее систему вентиляции. Я был склонен винить бак с кислородом. После отсечки топлива в емкостях все еще сохранялось до 450 килограммов жидкостей в зависимости от состава смеси и времени горения. В поддержку своего мнения фон Браун в сотый раз объяснил мне систему вентиляции емкости со спиртом. Любой ценой мы должны были уберечь от взрыва практически пустой бак. Он мог взорваться от перегрева, его могло разодрать в куски растущее давление воздуха, когда ракета возвращалась в земную атмосферу. В последнем случае остатки топлива попадали в корпус ракеты. Графитовые рули оставались докрасна раскаленными, потому что в безвоздушном пространстве температура падала лишь незначительно, и, когда капли топлива попадали на рулевое управление, они тут же воспламенялись. По этой причине мы старались, чтобы во время всего полета по траектории давление в баке никогда не опускалось ниже 1,4 килограмма на квадратный сантиметр. Первые сорок секунд подъема мы обеспечивали давление воздуха в баке с помощью трубки, которая шла от носовой части с боеголовкой. Но затем, поскольку воздух становился слишком разреженным, чтобы поддерживать давление, клапан автоматически отсекал его поступление в бак и включал подачу жидкого азота, который находился под большим давлением в специальной емкости. Фон Браун считал, что причиной аварий могут быть отказы этого сложного механизма.
Мы снова проверили все соединения между четырьмя главными отсеками ракеты: боеголовкой, приборным отсеком, центральным с топливными цистернами и хвостовой частью, где размещался ракетный двигатель. Мощные стальные кольца, переборки между главными компонентами корпуса обеспечивались винтовыми соединениями. Конечно, переборки прогнулись, но остались неповрежденными. Выдержали и винты.
Тем не менее сразу же за верхней перегородкой обшивка была сорвана. Может, по какой-то случайности тут оказалось слабое место? Ни испытания, ни расчеты этого не подтвердили.
Предположим, что все же дело было в емкости с кислородом. Разогрев кислорода, который испаряется при температуре минус 186 градусов по Цельсию, мог внезапно привести к возрастанию давления и взорвать бак. Но доказательств тому у нас не было. Мы об этом ничего не знали. В ранних испытательных запусках в Пенемюнде данные, которые наша телеметрическая система снимала с ракеты в полете, были неубедительными.
Мы систематически заменяли все алюминиевые части внешней обшивки, такие, как заклепки и дверные запоры в инструментальном отсеке, на стальные. Снова и снова проверялась внутренняя структура. Учитывались данные аэродинамических продувок. Они свидетельствовали, что ракета в состоянии вынести все перегрузки, которые только можно себе представить. Решить загадку так и не удавалось.
Я спросил фон Брауна, возможно ли, чтобы ракета сначала разрушалась, а потом взрывалась. Я представлял, что часть обшивки инструментального отсека или сразу же за носовой перегородкой в первой трети центральной секции, может, ослабевала, когда при возвращении в атмосферу усиливалось давление, а поскольку надежность креплений ослабевала от жара, обшивку срывало. Из-за давления воздуха, врывавшегося в отверстия, ракета теряла стабильность полета, после чего, естественно, следовал взрыв. Фон Браун решил, что об этом не стоит даже и говорить. Мы так и не пришли ни к какому выводу.
Через час мы расположились в небольшом наблюдательном укрытии у подножия длинного низкого холма. Вокруг нас тянулся, уходя в бесконечность, пологий польский пейзаж. Тут на километры не было и следов человеческой деятельности. К югу от нас в направлении к Близне вплоть до линии огня простиралась низменность, на которой лишь кое-где росли кусты и рощицы деревьев. На солнце поблескивали извивы небольшого чистого ручейка.
Мы были точно в той точке, которая на карте была отмечена как район цели. Этим утром первая ракета успешно завершила путь в 130 метрах от склона. Она оставила по себе внушительную воронку и большие, размерами с человека, глыбы красно-коричневой глины, которые разлетелись в разные стороны от кратера.
Пока нам еще не удавалось увидеть в бинокли белое облачко, появление которого сообщало о взрыве. Под сводом безоблачного синего неба царило залитое солнцем безмолвие.
Наша рация сообщила, что состоялся очередной запуск. Мы включили хронометры. Подлетное время от Близны до нашего наблюдательного пункта составляло пять минут тринадцать секунд.
Ожидая ракеты, мы обсуждали наши проблемы и смотрели, как бежит минутная стрелка. Через пять минут я поднес к глазам бинокль и стал всматриваться в ту сторону, откуда должна была появиться ракета. Я медленно обводил взглядом небосвод. Внезапно я на долю секунды увидел маленькую точку, за которой тянулся короткий след. Почти в то же мгновение образовалось белое облачко, ослепительно сияющее на солнце. Я увидел, как часть ракеты отлетела в сторону, и узнал в ней боеголовку и приборный отсек. Полную тишину, в которой было слышно только щебетание ласточек, внезапно нарушил резкий двойной звук. Я увидел, как примерно в 1800 метрах перед нами взметнулся столб пыли от падения ракеты и основная ее часть медленно повалилась на землю. В полевой бинокль я успел увидеть начало взрыва ракеты в воздухе.
Но вероятно, все время думая о том, что может произойти, я и создал у себя иллюзию лицезрения того, что невозможно было заметить на скорости 3200 километров в час. Мне показалось, что перед взрывом возникло облачко, а ракета, сбившись с курса, оказалась под углом примерно 20 градусов по отношению к траектории и развалилась на две части – и лишь потом взорвалась. Но может, ее наклонное положение было всего лишь оптической иллюзией? Или в самом деле началом взрыва в воздухе?
Я не мог точно определить, что же я в самом деле увидел. Все произошло слишком быстро. Фон Браун не заметил белого облачка, которое, по моему мнению, было не чем иным, как внезапным выбросом остатков кислорода после аварии ракеты.
Мы исследовали обломки в месте падения, но никакой свежей информации не получили. Затем вылетели обратно в Близну, чтобы обсудить с генералом Россманом и членами руководства Пенемюнде положение дел. После долгих дебатов мы решили принять предложение фон Брауна: произвести пять пробных запусков, в течение которых емкость со спиртом в процессе горения будет опустошена дотла. Если в конце траектории от спирта не останется и следа, то конечно же он не сможет стать причиной аварии.
Кроме того, мы согласились с предложением генерала Россмана: в шести ракетах баки со спиртом и кислородом необходимо окружить изоляцией из стекловаты, чтобы предотвратить распространение жара от внешней обшивки. Главный конструктор Пенемюнде, третий из трех однофамильцев Риделей, выразил недоверие к такому решению. По его мнению, воздух между внешней обшивкой и емкостями оказывал такое же воздействие, как и вакуум, то есть он не мог нести ответственность за поступление тепла.
Далее мы решили ускорить ход испытательных стрельб в Пенемюнде, которые постепенно уже возобновлялись. Большую часть ракет с Грейфсвалдер-Ойе мы отстреливали вертикально вверх, и они падали в нескольких километрах от острова. Их полет фиксировался кино– и фототеодолитами, и, если была такая возможность, велась замедленная съемка. Мы надеялись, что фотографии расскажут нам, в чем дело: то ли ошибка конструкции, то ли аэродинамическая нестабильность, то ли есть какие-то иные причины взрывов в воздухе. Кроме того, на ракетах стояли новые датчики данных, телеметрическая система с двадцатью четырьмя каналами передачи информации, которые позволяли во время полета ракеты выявлять опасные точки.
Ракеты, в которых спирт в топливных емкостях использовался до последней капли, давали такой же процент взрывов в воздухе. То есть спирт явно не нес ответственности за такие отказы.
Когда несколько дней спустя я вернулся в Хейделагер, утром уже были запущены три ракеты с изоляцией из стекловаты. Все дошли до цели. Днем мы добились еще трех попаданий. Казалось, проблема, которая мучила нас несколько месяцев, разрешена. Стало ли причиной то, что удалось уберечь топливные емкости от жара внешней обшивки, или же стекловата обеспечила жесткость центральному отсеку, а
