Тридцатипятилетний писатель, отец семейства, торопливо вошел в дом. Прежде чем повесить пальто, он стряхнул с него снег. 'Пальто напоминает спущенную с цепи собаку', — подумал он.
Вид у мужчины был озабоченный. В гостиной горела лампа. За столом жена занималась переделкой своего старого голубого платья. Дочери играли на полу с мячом, поочередно бросая его в деревянную фигурку. Немного помолчав, муж вынул из кармана две бумажки и положил их на стол.
— Завтра утром в половине девятого, — сказал он. — В. Г. Павильон № 3. Нас примут одновременно.
Жена вздрогнула и ниже склонилась над своим рукоделием. Он пристально посмотрел на нее, и она не смогла унять охватившую ее дрожь.
— Но ведь мы договорились, — мягко сказал он, выдержав небольшую паузу.
— Одно дело сказать, другое — сделать, — тихо отозвалась она.
Не находя себе места, он продолжал стоять посреди комнаты, казалось, он искал поддержки у знакомых предметов. Сколько раз они об этом говорили! Сколько обсуждали! Чего только он за это время не продал: путешествие в Далмацию, каникулы на Корсике, карнавал в Риме, забавное приключение с очаровательной наездницей, радость первых успехов на литературном поприще! Он не помнит даже, что написал. Остались только названия в записной книжке. И вот теперь надо пожертвовать друг другом. Иного выхода нет. Он должен закончить свой роман, на это понадобится не мерее года, год работы без забот о заработках. Его будущая книга — шедевр, которым он потрясет мир! Имеет ли значение все остальное?!
Писатель должен выплеснуть ту таинственную Жизнь, что зреет в глубине его души. В этом ему удалось убедить жену, так по крайней мере ему казалось. А сейчас ее бросает в дрожь при одной мысли о предстоящем.
Прийти к такому решению было нелегко. Все, чем они были друг для друга, чудесное начало их любви, тысячи мельчайших подробностей: взгляды, ласки, подступавшие к горлу слезы радости, наслаждение… Отказаться от всего этого, продать воспоминания и остаться один на один со своими разочарованиями, редкими заботами, ссорами. Но вот как раз этого последнего она и не захотела. 'Тогда надо расстаться и с соседним комплексом, — сказала она, — или я тебя возненавижу'.
Итак, им придется изгнать из своих душ и все остальное, все до конца. Кроме воспоминаний о детях. Их надо пощадить. Они много раздумывали над тем, как спасти свои воспоминания; может, записать их все от начала и до конца, до последних дней. Он предложил, пусть один из них отправится на операцию месяцем позже другого, чтобы успеть передать свои воспоминания. Но она на это не согласилась.
— Как бы тесно ни переплелись наши переживания, все-таки они разные. Я не могу дать тебе твое восприятие, а ты мне мое. Останутся карикатурные обрывки. Нет, лучше раз и навсегда расстаться со всем.
Так и порешили. А теперь у нее дрожат руки, и лицо свое она прячет от него, свое чистое, прекрасное лицо, которое всегда трогало его выражением доброты и твердости. Серьезная от природы, она умела и посмеяться, да еще как!
Глупо, что раньше это было само собой разумеющимся и он не замечал таких простых вещей. Только теперь, когда ничего уже нельзя изменить, многое проступило особенно ярко. Интересно, испытывает ли она такие же чувства? Вряд ли. Какие у него теперь достоинства? Раньше была любовь, которая все идеализировала, все оправдывала, не отличая настоящих добродетелей от воображаемых. Позвольте, но ведь люди воздавали хвалу его творчеству! Уж не та ли он самая невзрачная ракушка, что скрывает в себе жемчужину? Он, как и ракушка, ничего собой не представляет, ценна лишь жемчужина, от которой ему рано или поздно необходимо избавиться. Пожалуй, сравнение удачное. Но ведь он не только требует жертв, а и сам их приносит. Лишается воспоминаний о лучшем, что подарила ему жизнь. Может быть, она считает, что для него семейное счастье не столь всепоглощающе, как для нее, и в этом кроется источник ее безысходной тоски? Откуда ей знать, что значит для художникаего творчество! Впрочем, он и сам не очень-то в этом разбирается.
Неожиданно для себя он ощутил, что проголодался.
— А не поужинать ли нам? Девочки лягут спать, а мы с тобой проведем вдвоем последний вечер, — сказал он как можно мягче.
Она вздохнула и поднялась с места.
— Убери это отсюда, — сказала она, указывая на бумажки. — Я буду накрывать на стол.
Этими словами она как бы отстранилась от ответственности за предстоящее. Она даже прикасаться не хотела к этим купчим на продажу их душ.
Случайный прохожий при взгляде в окно, за которым вокруг стола сидела за ужином семья, был бы, несомненно, растроган картиной счастливой семейной идилии.
— Вы почему сегодня молчите? — неожиданно спросила старшая дочь.
— У мамы разболелся зуб, — нашелся отец, — а для вас иногда и помолчать даже полезно.
Сказав это, он и сам удивился, как удачно подыскал ответ. Ужин они закончили в полном молчании.
— Девочки, быстро спать. Пожелайте папе спокойной ночи.
Церемония прощания прошла как обычно, и он проводил детей без особого волнения. Они-то ведь останутся в его памяти.
Пока жена наверху укладывала девочек спать, он торопливо собрал со стола посуду. Прочь все это, прочь воспоминания об этом злосчастном ужине! Теперь они проведут остаток вечера вдвоем, забившись каждый в свой угол, недоступные друг другу, и любая попытка завязать разговор еще больше усилит отчуждение. Неужели она будет опять растравлять его рану? Прежде она была не такой. Если, бывало, и ссорились я он обижался аа нее, она никогда не теряла самообладания. Обида проходила, а любовь усиливалась. Но это было раньше, а сейчас перед лицом такого страшного испытания?..
Он со страхом ожидал ее возвращения из детской, утешало только сознание, что завтра утром он навсегда расстанется с воспоминанием об этом вечере. Что-то она долго, дольше обычного не спускается вниз. Верно, сидит возле кроваток, опустив на руки лицо, переводя заплаканные глаза с одной девочки на другую. Но нет, она уже внизу. На кухне. Хлопнула дверца буфета, что-то ищет. Разговаривает сама с собой. Звякнуло стекло. Неужели она… А вдруг у нее там яд! При этой мысли его затрясло как в лихорадке. Может быть, все эти годы она была так безмятежно спокойна, так радовалась жизни потому, что хранила бутылочку с ядом. На всякий случай. А если такой случай настал? Если она решила расстаться и с прошлым и с будущим?!
Может, надо вмешаться? Но имеет ли он теперь на это право? Все равно что столкнуть человека в воду, а потом бросать ему спасательный круг.
Дверь отворилась, и она вошла, держа в одной руке два рюмки, а в другой бутылку ликера 'Vieux cure', которая давно хранилась для особого случая. Не глядя на него, она поставила бутылку на стол и пододвинула ему штопор.
Наверное, не может решиться… Вот и стоит, слегка подавшись вперед, словно испытывая смущение. Он ничего не может сказать, он раздавлен, но чувствует, что любовь к ней захлестывает все его существо.
— Открой же, — приказала она с легким нетерпением.
Он взял ее за руку и нежно привлек к себе. Не выпуская из объятий, откупорил бутылку. Дал ей первой вдохнуть тонкий аромат драгоценной влаги. Она засмеялась. У нее еще хватает мужества смеяться! Потом он налил себе и ей. Она залпом осушила свою рюмку.
— Ликер так быстро не пьют, — укоризненно сказал он.
— Ну а пусть, а мне хочется. — Она развеселилась, притянула его к себе за волосы и поцеловала.
— А теперь давай составим завещание. Впишем самые драгоценные ддя нас воспоминания. В первую очередь о зеркале, в котором ты меня увидел и сразу влюбился.
Их первая встреча произошла на шестьсот пятьдесят первом аукционе у Мак ван Вайя. С тех пор эту цифру они считают для себя счастливой. Они были тогда еще незнакомы а находились среди публики. В секции старинной мебели продавалось зеркало времен Людовика XVI, его подвесили для всеобщего обозрения так высоко, что в нем отразился весь зал. И вдруг они увидели в нем друг друга. Затаив дыхание, изумденнные, не отрывали они взглядов от волшебного стекла. Зеркало оценили в пятнадцать гульденов.
