Михалыч, открыв дверь, внутрь не вошёл, сославшись на уху.
Пробежавшись взглядом по корешкам книг, я заметил, что новые, ни разу не читанные, книги выглядели как золотые зубы — вроде бы и на месте, но всё равно чужие. Да и как им не быть чужими — детективы, женские романы, космические и не очень боевики никак не вписывались в антураж Его Величества Шкафа. А вот старые книги были на месте, опять же, как зубы: хоть и пожелтевшие, но — свои, родные.
— Та-ак, что тут у нас?..
Пушкин — куда же без него. Шевченко — на Украине да без Шевченка… Гоголь, Шекспир. Ага, вот и Булгаков, и Пастернак…
— Да, понамешано. Опаньки, а это кто?
Стоявшая в самом нижнем ряду книга поразила своими размерами. По высоте не выше и не ниже общей массы, а по толщине… Как будто старинная, ещё рукописная. Неудержимо захотелось взять её в руки — желание обожгло так остро, что не было никакой возможности ему противиться. Да и к чему?
— Что это? — я уже открывал фолиант.
Яркий, нестерпимо белый свет оглушил меня. В голове будто взорвалась световая граната. И я провалился в ничто…
— Всё, я сказал, — грозно пробасил наш лидер, распираемый чувством собственной важности, — я капитан команды — и мне решать!
Он щелчком, как курильщик со стажем, откинул «бычок». Не торопясь, поднялся, и так же, не торопясь, проследовал к отрядному домику, сопровождаемый верными «оруженосцами» Игорёшей и Петькой. Чуть поотстав, плелись за ним остальные ребята. Я остался сидеть на пожухлой от палящего солнца траве. Я делал выбор.
На ужин я пошел с Мариной, крепко держа её за руку.
Перед отбоем меня окликнули Игорёша и Петька:
— Тебя Алик зовёт.
Я подошёл к вожаку.
— Ты, наверное, не хочешь быть нашим вратарём?
— Хочу.
— Ну так что? Струсил? Ребята, нам трусы в команде нужны?
— Нет, Алик! — ну, это понятно кто.
— И ничего я не струсил.
— А почему до сих пор с девчонками в куклы играешь? Ладно, я сегодня добрый. Даю тебе последний шанс. Завтра возле бассейна ты при всех обзовёшь её уродиной и дурой. Тогда ты — в команде.
Что-то переключилось в голове, будто видеть стал ещё лучше. И, этим зрением улучшенным, вдруг заметно стало, что Алик — обычный пацан: совсем не здоровый, а просто толстый, и даже рыхлый. И такая меня злость взяла, что из-за этого борова я готов был поссориться с самой лучшей девчонкой на свете!
Рука сама собой сжалась в кулак, и я со всей дури вмазал в глаз «капитану». Тот не удержался и рухнул на траву. Фиолетово-синий фингал моментально расплылся на очумевшей аликовой физиономии. Некоторые пацаны засмеялись, а громче всех — Игорёша с Петькой. Из глаз Алика фонтаном брызнули слёзы… и взгляд! Взгляд побитой собаки.
На следующий день меня выгнали из лагеря.
Уха уже поспела. Михалыч разлил по стопочке.
— За тебя, Михалыч, — начал было я.
— Э, нет, давай сейчас за тебя.
— А чего вдруг?
Меня прервала трель мобильника.
— Да, Маришенька… с Михалычем, конечно… Настенька звонила? На выходные не приедет? Жаль, конечно, Ну да ничего, учебный год только начался, пусть учится.
И чему-то странно улыбался Михалыч…
Александр Пересвет. Беглец из Лыкошино
Семёнов сидел в учреждении ОН-55/3. В посёлке Лыкошино, что неподалеку от Бологого.
В принципе, местечко неплохое — старая графская усадьба, прудик графский же, тихая до пронзительности русская природа. Уютно. А летом — просто замечательно!
Правда, ничего этого Семёнов не видел. Расконвоирован он не был, и за периметр выходить права не имел. А потому видел лишь серенькие стены отрядного барака, синие одеяла на двухэтажных шконках, серый же деревянный забор. И колючую проволоку, что отделяла дорожку, по которой время от времени прогуливался ДПНК да старшины-контролёры, от собственно зоны.
ДПНК по этой дорожке прогуливаться было, собственно, нечего — достаточно тех самых контролёров. Не говоря о солдатах на вышках. Дежурному помощнику начальника колонии положено было сидеть в штабе и управлять сменой. Но хозяин — начальник зоны — был законник и передовик, а потому заставлял своих офицеров самолично обходить периметр, дабы… Дальше шли всякие правильные слова, вполне себе справедливые — только с одним недостатком: они были совершенно неважны. Обязал Хозяин ДПНК обходить периметр — и точка.
Впрочем, и этого Семёнов не знал, ибо не положено ему было знать тонкости внутриполитической ситуации в учреждении УС-6833, которое охраняло учреждение ОН-55/3. Но сиделось ему и без этих знаний вполне себе ничего. Работа была не пыльной: рукавицы рабочие да военные тачать — это тебе не кайлом в шахте орудовать.
А Семёнов знал, как это — кайлом в шахте. Сидел он не первый год, и даже не второй, и на прежней зоне потрудился славно на благо родной страны и города Краматорска, в частности.
Впрочем, это тоже пошло на пользу — кайло и шахта. Ибо благодаря им он заработал туберкулёз и был переведён сюда, фактически в санаторий. Где тебе и лечёба, и работа нетяжёлая, и воздух хороший, и питание… В общем, бывалые зэка и в Краматорске питание нахваливали, не находя никакого сравнения с магнитогорским или тем более с карла-говским, — но здесь кормили ещё лучше.
А главное — власти тут по уму распорядились: тех, кто сильно борзел здесь, переписывали на открытую форму болезни и переводили в Красный Бор, километрах в пяти от этой зоны. С одной стороны, всё ништяк — отдельная больничка, уход… Говорили, правда, что в прежние времена, при Сталине, до таких глупостей не опускались, но при Хрущеве вошел в моду социалистический гуманизм. Там совсем больные благополучно и досиживали до свободы… Или до номера на табличке, прибитой к колышку. Тоже здесь, на полпути от поселка.
Вот только из Красного Бора как раз чаще попадали под колышек. Ибо стоял там «особняк». Для тех «тубиков», что заработали себе особый режим. А «особняк» — он и есть «особняк»: пожалуй под полосатую робу и зверства охраны. И, соответственно, нравы те ещё…
А потому после перевода пары-тройки особо борзых воров в Красный Бор остальное «отрицалово» заметно присмирело. Потому как доказывай потом прокурору, что перевели тебя не на особый режим лечения, как значилось в бумагах, а на особый режим отсидки, как это оказывалось фактически. Под колышек с унылою табличкой торопиться охотников не было…
Так что Семёнову, «мужику», от этого соседства двух зон точно лучше было: на «красной» плохо, но на «воровской» ещё хуже. И сидеть бы ему тихо-спокойно, в уютном месте, но беда была — уж больно долго сидеть оставалось! 12 лет всего, 8 — ещё, и на УДО, в лучшем случае, — не раньше, чем через четыре… А жалко, лет-то! Там и украли-то всего ничего! Да и не украли — так… Как все жили. Просто, в отличие от других, не сунули кому надо, вот и запалились…
Нет, о побеге Семёнов не думал. Вернее, думал, и думал постоянно, но… не очень конкретно. В электрике он неплохо шарил, видел, что на периметре — не просто КСП и вышки с автоматчиками. На
