— Господин Генеральный секретарь, хочу сообщить вам, что мой насморк полностью прошёл. Готов немедленно приступить к выполнению моих обязанностей. Какими будут ваши дальнейшие указания?
Поворот в неведомое
Mar. Точка контакта
Банька была хороша. И неважно, что топилась по-чёрному, — зато внутри плыл туманом раскалённый пар, гранитные каме-нюки аппетитно потрескивали от жара и заходились разъярённым шипом, стоило плеснуть на них самую малость ледяной воды. А сразу за предбанничком огромными валунами отгораживалась заводь на Ирети — прыгай в своё удовольствие, не снесёт.
То и дело принимался дождь, причём лил, как из ведра, залпами. Тучи проносились, как сумасшедшие, не успевая закрывать солнце, и оно жарило вовсю, градусов под тридцать.
Иреть от дождей поднялась больше чем на метр, по всей ширине всхлёстывались пеной буруны, неслись сучья да смытые деревья. Солнце подсвечивало пену розовым, вода в реке при этом становилась на контрасте беспросветно сизой и нереальной.
Я привычно бухнулся в заводь, и, отброшенный ледяным потоком на дальние валуны, упёрся в них руками. Вода в заводи была до невероятия прозрачной, и пара тайменей, стоящая у дна, выглядела гигантскими глубоководными рыбинами. Совсем рядом бушевало основное течение, резко выворачивавшееся от валунов к дальнему берегу. Пара сосен упиралась в небо прямо у меня над головой, чуть дальше лес стоял непроходимой стеной.
Наверху стучал дятел. Мне его хорошо было видно — чёрно-белого, с роскошной красной шапочкой. Очень деловито стучал, только кора сыпалась.
Таймени, которым я скормил полбатона, пока растапливал баньку, лениво двигали плавниками, удерживаясь против течения. Я с большим интересом разглядывал речных монстров — настолько близко наблюдать мне за ними не доводилось. Тёмные тела отдавали немереной силищей, а под удар хвоста я бы добровольно не подставился. Вытащить такую зверюгу на удочку было бы интересно, я видел не так давно, как два мужика тащили такого, изо всех сил упирая удилище в камни, то сматывая, то отпуская леску.
Таймени, будто подслушав мои мысли, насторожились и тихонько двинули к проходу в валунах. Синхронное движение хвостов — как и не было в тихой заводи двух речных хищников.
Подставив лицо под жаркие лучи июльского солнца, я на мгновение отключился от реальности. Рёв реки не мешал — он привычно воспринимался как что-то естественное, и я слушал тишину. Блаженство было непередаваемым.
Заполошный лай Лимки резанул по ушам. Я на сажёнках перемахнул заводь, подтянулся на руках и выскочил к баньке. Пегая Лимка скакала вокруг сосны, обгавкивая дятла. Хвост поленом, чёрные уши злобно прижаты к морде — да что такое с моей флегматичной лайкой содеялось?
Дятел трещал, как пулемёт: собака была далеко внизу и никакой угрозы не представляла. Ну, полает — успокоится.
Я зачерпнул в ведро холодную воду и потащил к баньке по скользкой тропке. Лимка, оскалив зубы, заступила дорогу.
— Сидеть, — говорю. — Что это с тобой?
И руку тяну к морде. Еле отдёрнуть успел — клыками в миллиметрах лязгнула. А они у Лимки неслабые: охотница. На её счету пара волков да рысь-подранок, так что чем-чем, а зубами лайка моя орудовать не только в миске умеет.
— Одежду дай взять, дурёха, — говорю. Комары, сволочи, жрут беспощадно, облепили плотным облаком — либо в баню бегом, либо обратно в заводь.
Хвостом мотанула, но лапы напружинены, нос сморщен — не пускает в баню, хоть тресни. Зло меня взяло. Я ведро поудобнее перехватил, чтобы Лимку отогнать, замахнулся — и, поскользнувшись на мокрой траве, неловко опустил жестяным ребром прямо себе на мизинец. Звон в ушах поднялся такой, что комаров перестал чуять сразу. Как на тропу сел — не помню, осознал себя в тот момент, когда уже почти все добрые слова в адрес Лимки, за ногу держась, сказал, и выдыхаться начал. А Лимка мне в ответ выражается по полной программе — там «дурак большой — идиот глухой» самым мягким было, и много ещё чего. Тут порывом ветра сосну с дятлом аккурат на баньку уложило, разворотило всё строение.
Я заткнулся на полуслове и на собаку смотрю. Она на меня, успокоен-но. Хвостом начала помахивать, оскал убрала.
— Ну что, — говорит, — хозяин, права я была, али как?
Я встал. Прихромал к заводи и прыгнул в ледяную воду. Вылез снова, на Лимку смотрю. Она мне из разваленной баньки штаны в зубах тащит. Приволокла на валун, морда довольная:
— На, — гавкает, — я сейчас рубаху достану.
И обратно к баньке.
Я башкой трясу. В башке звон. Палец на ноге на глазах пухнет, штаны я с воем на мокрое тело натянул. А Лимка мне рубаху подаёт, улыбается:
— Что-то ты, хозяин, как бы и не рад, что живой?
— Рад-рад, — говорю. — Только ты мне объясни, пожалуйста, как так всё получилось, а?
У Лимки язык на сторону, хвост по земле постукивает, морда лукавая.
— Тебе чего объяснять-то, — спрашивает. — Что под трухлявой сосной в ветреный день быть опасно, или ещё чего?
— Ещё чего, — отвечаю. — Кто тебя такими словами ругаться научил, для начала. А ещё раньше — как это получилось, что я всё понял. То есть тебя понял. И понимаю.
Лимка хохочет во всю пасть:
— Ведро, — говорит, — ты уронил правильно. Мы, собаки, давно знаем, что у человеков в мозгах понимание включается, если их за мизинец как следует цапнуть. Так вы же не даётесь никогда. В тапки прячете — или в сапоги, да «Фу!» сразу орать начинаете.
Я закрыл глаза и мысленно представил армию добровольцев, правильно роняющих себе на палец девятилитровое ведро с водой. Или сующих ноги в пасть мастифу.
И понял, что в жизни человечество не будет разговаривать с собаками.
Виталий Гребеник (Кинеберг). Звёздный десант
То была Золотая Эпоха.
Эпоха великих открытий и завоеваний.
Героический народ Сатха в долгой и кровопролитной борьбе победил всех врагов: и злобных даргов, и коварных кордайлов, и тимнуринов, зарывшихся в толще Марса, как песчаные черви. Враги исчезли. Кипучая энергия, не отягощённая войнами, воплотилась в науках и искусствах. Величайший ум и трудолюбие Сатха превратили Марс в цветущий сад. Богоизбранный народ плодился и размножался, как завещал Великий Неупоминаемый. Продолжительность жизни выросла втрое.
Но… сколько может продолжаться Золотая Эпоха?
