— Да. — Все последние минуты Катя до боли в груди жалела, что села к нему в машину. От этого веселого, с отчетливым оттенком снисходительности, голоса ей хотелось кричать. Прошло столько лет, а Истомин продолжает считать ее ребенком!
— Прекрасная карьера, Катя! То есть, принимая во внимание ваш возраст, начало карьеры. Посмотрим-посмотрим, с чем вас можно будет поздравить лет эдак через пять-шесть…
По крайней мере, есть еще надежда увидеть его через пять-шесть лет. Хотя что это я, ведь он просто пошутил! Самая жестокая шутка — та, которую произносят, вовсе не желая обидеть…
— А вы по-прежнему, как я погляжу, намерены не жаловать меня разговором. Что ж, Катя, я уважаю молчунов. Будем безмолвствовать.
Он нажал кнопку на панели — из динамика магнитолы полилась джазовая мелодия. Кате стало легче. Если я и дальше буду сидеть, как примороженная, то он окончательно посчитает меня за чокнутую. Надо сделать вид, что я чувствую себя свободно. Сделать что-то очень обыкновенное, естественное. Прическу в порядок привести хотя бы…
Она заковырялась в сумочке, локтем прикрывая от Петра разрезанный в метро кожаный бок. Достала расческу, опустила козырек с зеркальцем, протянула руки к мокрым, облепившим лицо волосам…
— Что это?!
«Феррари» взвизгнул тормозами. Не удержав равновесия, Катя качнулась вперед, едва не пробив головой лобовое стекло. Сумка соскользнула на пол, рассыпая по салону нехитрое содержимое…
Испуг был сильный. Первая мысль — авария, они попали в аварию! Но машины продолжали стремительно проезжать мимо, некоторые из них с гневным гудением огибали вставшую посреди проспекта «Феррари», но в целом все было спокойно, никаких видимых глазу ЧП.
Но почему же Петр так крепко держит ее за руку?
Катя испуганно захлопала глазами. А он смотрел так страшно, металлический взгляд враз потемневших глаз, утративших добродушные морщинки вокруг век, резал ее пополам! По лицу Истомина словно провели кистью с белой краской — так оно побледнело.
— Что это? — повторил он, и теперь голос Петра был начисто лишен даже намека на приветливость. — Откуда это у вас? Где вы это взяли?!
Железные пальцы, обхватившие ее запястье, немилосердно развернули руку на полоборота. Катя вскрикнула — больно!
— Где вы это взяли? — в третий раз, еще более жестко, спросил Петр. — Откуда у вас это кольцо, Катя?! Только не говорите мне, что эта вещь — ваша. Я знаю, что это неправда. И мне не хочется думать про вас… очень нехорошее. Отвечайте мне.
— Это? — («Ничего не понимаю!») — Это кольцо… Оно у меня недавно… Мне подарили.
— Вы лжете.
На несправедливые обвинения она остро реагировала еще с детства. Катя подняла голову, рванулась, но стальной браслет хватки не отпускал. И он продолжал смотреть, не отрываясь, фиксируя каждое ее движение, как будто Катя была преступницей!
— Скажите мне правду, Катя.
— Пустите! — крикнула она. И громче, чем хотела. — Пустите! Вы не имеете права держать меня! Я позову на помощь!
— Зовите. А я заявлю, что вы воровка.
Свободная рука взлетела быстрее, чем Катя могла сообразить, что она делает. Резкий хлопок — на правой щеке Истомина зарозовел след от пощечины.
— Красиво исполнено, — сказал он, и на скулах заиграли желваки. — Но благородное негодование вам не поможет, Катя. Я хочу знать, откуда у вас эта вещь, и узнаю. Даже если придется продержать вас вот так целый год. За обе руки. — И сильные пальцы сковали вторую Катину руку.
Единственная влага, которую Катя ощущала сейчас на своем лице, была влага дождя. Небо рыдало над ее любовью. А в ней самой не было слез. В ней было сухо, как в пустыне Сахара.
Что там обещал сегодня утром диктор из радио в их с Маринкой кабинете?
Нечего сказать — редкое совпадение прогноза, удивительное даже для мастеров гороскопа. Особенно если учесть, что день начался с того, что ее обокрали в метро, а продолжился тем, что она швырнула золотое кольцо в лицо человеку, который был ее первой любовью!
Да! Она сделала это! Рассказала ему историю находки, передала содержание разговора с неизвестной Светланой Витальевной — и, как только он отпустил ее руки, рывком сдернула с пальца проклятый перстень и запустила прямо в Истомина! Кажется, она все же промахнулась, потому что, уже выскакивая из машины, спиной услышала, как зазвенело кольцо, ударившись об автомобильное стекло.
Но это было уже не важно. Важно было то, что он посмел назвать ее воровкой. Он!
Ее!!! Равнодушный, подлый, оловянный болван!
…А равнодушный, подлый и оловянный болван, выбросив за окно третью недокуренную сигарету, тронул машину с места. Он чувствовал себя не менее опустошенным. Про Катю он не думал — мысль о девушке исчезла у него из головы сразу же после того, как Катя выскочила из машины.
Он думал о другой. О той, которая сегодня, сейчас, в который раз его предавала…
Петр Истомин хорошо помнил этот день. Был юбилей у его приятеля. Молодому удачливому бизнесмену Егору Дружинину, по его собственному выражению, «шарахнул тридцатник», и юбиляр решил отметить событие с размахом: в знаменитых «Трех пескарях», со всеми возможными кулинарными изысками, с приглашением большой компании близких недальних знакомых, умеющих повеселиться.
Лану Петр заметил сразу. Элегантно и дорого; одетая, чуть полноватая — ровно настолько, чтобы ее тело можно было назвать «женственным», а фигуру — «чувственной», она сидела недалеко от юбиляра и исполненным внутреннего достоинства жестом подносила к карминовым губам бокал с «Кровавой Мери». На ней было облегающее, сильно декольтированное платье цвета красного вина. На груди и руках поблескивали со вкусом подобранные украшения.
— Кто это? — спросил Петр у своего соседа, меланхоличного толстяка с нездоровым пристрастием к квашеной капусте. Пышнотелый человечек весь вечер хрустел этим незамысловатым маринадом у него над ухом, не обращая внимания на другие яства.
— Это? Это знаменитая Лана-Пылесос, — усмехнулся толстяк, обирая со рта повисшие капустные листья.
— Пылесос? Это не ее фамилия, надеюсь?
— Это ее кредо, — ответил сосед. И вдруг, наклонившись к самому уху Истомина, зашептал, обдавая его кислым запахом:
Молодой человек, я вижу, вы пришли сюда без всякого сопровождения… Я имею в виду бабу, то есть, простите, женщину, даму сердца… Хотите поволочиться за ней? За Ланой? Она хорошая, она страстная и, в сущности, очень неплохая женщина, могу вас уверить! Сделайте одолжение, поухаживайте, могу устроить…
— Вы пьяны, — брезгливо отодвинулся от сводника Истомин.
— Ничего подобного! — с жаром откликнулся любитель капусты. — Ничего подобного! Я просто хочу, чтобы три симпатичных человека доставили сами себе приятные минуты. Поухаживайте за ней, за Ланой. Ну что вам стоит, приударьте! Всем троим будет хорошо: вам, ей и…
— И?..
— И мне, — признался толстый. — И не смотрите на меня так. Я не развратник. Я в этом деле, можно сказать, самая заинтересованная сторона.
— Почему? — Дурацкий разговор стал вызывать любопытство.
Собеседник мрачнел на глазах. Хрустнул очередной порцией капустки.
— Так почему же?
— Потому, — огрызнулся он, вытирая руки салфеткой, — потому что я ее муж.
Да, у женщины со столь презентабельной внешностью и столь непрезентабельным прозвищем, был
