Москву увозят люди за рубеж.
Мы – антиподы. И не потому, что мы после и из империи, а потому что идея России всегда в ином, всегда в жертвенности, всегда в служении и подробном понимании всех. Все же я думаю, что идея СССР – идея абсолютного государства – была нужна. Нужны были усилия многих народов, чтобы исследовать путь абсолютной государственности, чтобы предостеречь потом всех остальных, которые уже выстроились в очередь. Если бы не Россия, были бы другие. Так называемая, историческая жертвенность.
Господи! Как же меня воротит от жизни, под названием: вырождение и деньги. Ненавижу зарабатывать деньги. И все же американцы правы, „надо найти свои деньги“.
Купил башмаки на каучуковой подошве, знаменитый Clark. Идиот, купил в центре Нью-Йорка, точно такие на Брайтон Бич были бы на четверть дешевле. И здесь есть то, чего мне не достает в России, – безопасность. Стенки американских автомобилей, которые используются в такси, ужасающей толщины, таксиста от пассажира отделяет прозрачная перегородка.
Дошел сегодня до смешного места – порноквартал на 42-ой streеt. Ряд магазинчиков, видеосалоны, кинотеатры, в которых все, что приходит в голову, зафиксировано и показано. Интернационализм и здесь – муляжи дилдов разной величины, черные и белые. Московскому, а точнее российскому распутству далеко до этого сумеречного дерьма, до этого умственного вожделения. Свобода мысли не имеет смысла до тех пор, пока нет свободы реализации этой мысли. Дело за механизмом. Возникает только один вопрос, где предел свободы действия в процессе реализации? Но здесь секс больше от ума, а не от возбуждения. Здесь нет полового тумана в воздухе. Здесь секс перестал быть средством, здесь секс стал целью, которая приносит хорошие прибыли. Глупая Россия пытается и эту чертовщинку взять на вооружение, но вряд-ли возможно подобное заимствование.
Главный стиль в США – сущностное однообразие. Типизация – основной оформительский элемент. Общество, как единое существо – зомби.
Мне сдается, что сейчас – почему-то именно сейчас – мы переживаем момент разрешения наших вопросов: быть нам вместе или нет. Почему, именно, сейчас – я не знаю. И еще мне кажется, что я расплатился по всем счетам, по которым я должен был заплатить за появление тебя в моей жизни. Видимо, тоже можно сказать о тебе. Мы выстояли. Дальнейшее, видимо, зависит уже не совсем от нас, а скорее, от степени истинности и действительной нужности нашей жизни вместе. Только бы понять те знаки, которыми нам отроется наш путь. Очень хочется быть вместе. Я иногда испытываю почти безграничную трагичность в сердце, стоит только на миг представить, что мы не воссоединимся. Только я не хочу зла ни для кого. Но и не могу, не хочу жить без тебя. Часто мы говорили и говорим это друг другу. Важно иное – мы не будем жить друг без друга. Помнишь сказку про царевну-лягушку. Наверное, я слишком рано сжег лягушачью кожу. Вот и иду теперь к тебе. Долго. И все же это почти физическое ощущение отсутствия тебя – это как бы недостаток воздуха, это как бы невозможность разогнуться, это как удар в солнечное сплетение, когда не можешь вздохнуть.
Я тебя и люблю и невероятно скучаю. А, что, собственно остается делать».
Отец туфельки не напрасно бился. Он победил. Россия жива. И не просто жива, а несомненно жива, и несомненно процветает по прошествии четверти века.
«15 июля 1996 г. В углу, скорчившись, как-то нелепо сжавшись в комочек, сидела женщина и плакала, она сжимала голову руками, иногда поднимала ладони к глазам и тыльной стороной утирала, льющиеся потоком слезы, они лились легко и свободно. Это была я. Тихий, счастливый плач.
Я расплакалась возле Венеры Милосской. Слезы не могла остановить в течение минут тридцати. Счастье. И огромное чувство благодарности и удовлетворенности. Облегчения. Сродни религиозному экстазу. В тот момент у меня этих слов не было. Волнами накатывали слезы, и я никак не могла остановиться. И не хотела. Слезы облегчали, радовали и оживляли, размягчали сердце и душу, делалось легче и звонче. Я пережила огромное чувство благодарности к жизни, к тому, что я есть. Что я живу, что я это вижу. Что это, собственно, есть.
Я сидела на корточках под окном во внутренний дворик Лувра, глотала слезы. Какое великое счастье увидеть все то, что я здесь увидела. Снова и снова. Я никак не могла остановить слезы, собственно, я и не пыталась; может быть, впервые в жизни – я не боялась, не стыдилась своих слез. Все сразу: больно, счастливо, резко, сильно, громадно и прекрасно. У меня не было такого никогда. А причина, или повод – искусство. Причина – красота и гармония. Теперь я знаю – гармония, про которую мы с тобой говорили много раз, о которой ты мечтал много лет, возможна, и она есть.
Венеру снимали, разглядывали. Она была надменна, снисходительна, она была прекрасна, и само время жило в ней. Она дышала временем.
Это и оправдание жизни человеческой. Их создали люди, значит, и я и ты – также можем; значит, не зря человечество живет. Это оправдание жизни человеческой в планетном и историческом масштабе.
Человек – вот венец творения. Венера создана до Христа. Она сотворена человеком, который ничего не слышал о Христе и единобожии, он верил во многих богов, а среди них главного – это не помешало ему вырваться из оков времени, взойти над физической сущностью. Кстати, вряд-ли он знал и о еврейской модели единобожия.
Венера Милосская – старше христианства, мусульманства. И она по сию пору жива.
Одно из самых священных и могучих мест на Земле – зал титанов в Лувре: Леонардо, Тициан, Тинторетто, Рафаэль, Караваджо. Великие и неподражаемые имена. Превзошедшие время, славу, и даже гроб с музыкой им уже нипочем. Такое увидеть и умереть. Увидеть один раз Монну Лизу: и она уже всегда с тобой, где бы ты ни был, как бы ни жил, она уже часть тебя. И никакого отношения к этому не имеет религия.
Я поняла, что такое Джоконда. Это – побежденное время. Она жива, но не в смысле физической, а в смысле вневременной жизни – это портрет человеческой души, которая бессмертна. Джоконда бессмертна так же, как и Венера. Они над временем, они вне времени. Это и есть та благость, которой удостаиваются люди.
А камень скульптур Микельанджело пахнет плотью, кажется, это живые люди, застывшие от времени или по несчастью. В анабиозе.
Религия – это общественный институт совместного спасения и управления. Искусство – это индивидуальный прорыв, индивидуальное спасение. Поэтому искусство – вечно.
Странная, хотя, возможно, греховная догадка – каждый может быть Иисусом Христом. Совсем не каждый способен это понять. Еще меньше тех, кто стал им. Помимо Христа – несомненно: Леонардо да Винчи и неизвестный создатель Венеры Милосской.
Пока основные народы Европы пожирали сами себя, французы вырабатывали вкус нации, стиль нации, вырабатывали себя и окончательно сложились, как нация, создавшая Париж – огромное, вещественное произведение искусства.
Военные победы для Франции закончились в 1809 году, дальше были только поражения – и это было полезно. Нация начала расти вглубь себя, утончаться, изощряться.
Люблю тебя».
«Мама, мамочка – ты умнее, чем я думала о тебе. Но почему этот ум никак себя не проявил в последующей твоей жизни, в которой не было отца? Или твоя значительность и ум – это всего лишь тень значительности и ума отца? А нет бросающего тень – нет и тени? Но вот теперь я знаю, я вижу и тень, и бросающего ее от себя, за собой или перед собой, всюду или в одном месте. Мать – тень, отец – бросающий тень. Не стало бросающего тень – не стало и тени. Кто же тогда моя мама? Кто та, которую я называла – мама!?»
«15 июля 1996 г. Послезавтра в это же время – я уже в самолете. По дороге к тебе.
Ночь. Пишу в ресторанчике недалеко от гостиницы. Шумно, весело. Слопал огромный кусок мяса с кровью и выпил кружку золотистого пива.
