то имеют в виду какие-то длительные и давние пеpиоды жизни? Нужно ценить вpемя. Вполне можно сказать о вчеpашнем дне, о! какие это были вpемена!“
Вновь забарабанил дождь по крыше. Машину тряхнуло на повороте. Александр почти свалился к ногам Ксении. Он медленно поднялся, сел, неестественно выпрямившись, глаз не открывая. Лишь руки его оставались у нее на спине и груди. Прошлое слилось с настоящим и будущим. И уже не очень было понятно, из какого времени с ним она говорила: „Господи! Родной мой, как же мне тяжело. Как же мне пусто и грустно в душе. У меня жуткое ощущение будущей потери. И я боюсь наступающего вечера“.
Мимо холодных и пронзительно ярких витрин магазинов и огромных, бездушных, но привлекательных окон гостиниц, будто поводя запотевшими боками, мчал черный автомобиль к исполнению желаний, – автомобиль вознесся над судьбой Ксении, преодолевая расстояния между душами мужчины и женщины. Катастрофы не будет, Ксения успокоилась своей будущей насильственной смертью, она побеждает судьбу данную судьбой выбора.
Всё.
Встреча с пархатым произошла у огромного черного окна, лишь слегка приправленного ярко зелеными гардинами с золотым французским шитьем, крестьянками с тупоносыми башмаками, дегенеративными молодцами с вывороченными лицами и огромными ручищами, лошадьми с ангельскими крыльями вместо плуга или седла, и короля-Солнце с цыплячьими ногами и осоловелой улыбкой на гнусном лице. Французский паноптикум тщеславия.
Пока же рассматривая гардины, она вспоминает громадную залу Версальского слащавого дворца, с его настенной галерей судорожных побед и горделивых поражений французского народа, – к ней идет на подламывающихся ногах её новый любовник.
Вот он подошел. Вот он заговорил. Пока он осторожен и церемонен, уклончив. В козла с выщербленными рогами и пыльной бородой он может превратиться в мгновение – почти не нужны усилия. Но не превращается, а берет очередной бокал с шампанским и произносит какую-то чушь своим слащавым ртом, прищелкивая белыми зубами шакала.
Например, он произносит: „Жаловаться нельзя, нельзя прятаться – ничего не прощается. Мысли оборвались, ясный туман нахлынул – сомнения отпрянули и более не вернутся. Закипела кровь в руках, плечи окаменели, грудь вспучило, спина отодвинула меня от смерти, отделила раз и навсегда – сна нет, зла нет, нет страха, есть вера. Заботой об истине проникнуты последние шаги к развалинам старого дома, стены которого поросли ежевикой, малиной и наполовину засыпаны землей. Только издалека – это творение неба, ближе – это творение времени. Время – оплот постоянства: то, что произошло вчера, непременно повторится сегодня, в той же последовательности, с той же целью. Разве что страх может смениться на надежду. Но нет ничего более постоянного, чем страх надежды“.
Или так: „Круче меня только ветер и небо – думалось по дороге к вам. Храм судьбы, разрушенный временем, но не богом, остался в стороне – в нем не было гармонии, про него человек и бог не договорились, не нашли общего языка. Соленые слезы омывали эти глаза и щеки, столь любимые далекой женской рукой, и губы“.
„Голубчик, что ты несешь!“ – Таков был безотносительный ответ Ксении. Она пела свою последнюю торжественную партию. Она уже все знала. Она, может быть, родилась во имя мести, торжествующей мессы.
„Свой крест.“ – Неожиданно для себя ответил Андрей. Разве он знал свое будущее? Конечно, нет. Он ясно понимал свое настоящее. Его несло, он не управлял желаниями, настроением, страстью, его влекло к русской эмигрантке, представленной ему женой богатого французского барона, потомственного высокопоставленного чиновника французского МИДа, который, кстати, вполне лояльно относится к большевикам, и, во-многом, благодаря его содействию, в двдадцатых годах завершились успешно переговоры, приведшие к признанию Советов Францией.
Будто читая его мысли, Ксения сказала: „Не сомневайтесь, я во время русско-французских переговоров, о ходе которых я прекрасно была осведомлена, кроме каких-то закрытых деталей, постоянно долдонила мужу о необходимости вашего признания. Правильно, правильно, что вы не заблуждаетесь. Не во имя вас, большевиков, которых я ненавижу. Во имя русских, оставшихся там. Там больше, чем здесь. Мы – осколки. И сохранять все придется им, а мы здесь, лишь можем помочь, кто чем. Впрочем, я – Ксения. Я надеюсь, вы умны. Тем паче, после победы“.
Нечто подобное он и ожидал встретить, услышать. Воронка черной страсти уже засосала. Уже было не вырваться. Он это знал. Может быть – это его последняя страсть в жизни. Хотя он никогда не допускал мысли о ранней смерти, тем более сразу же после смерти жены.
Жена его болела весь последний год, а потом утонула. Он ее любил. И он, действительно, переживал. И попросил своего секретаря ЦК услать его на дипработу в Париж. Отпустили. Он уехал переживать. Почти запил. И вот встреча. Кто это дикое и дивное, почти совершенное создание. Немного похожа на желанную стерву, которая ему представлялась в гимназические годы, в которую хотелось влюбиться до смерти.
„Вы вспоминаете о России?“
„Да. Но почему-то постоянно одну и ту же сценку. Мы хоронили бабушку в ее родовом имении в Козлове. Там же и отпевали. Я была еще совсем девочкой. Мне было тринадцать лет. Я помню. Прозрачное небо дня и ветер, сметающий венцы сугробов. В развилке дерева сидели, прижавшись друг к другу иссиня черные воронята, а напротив церкви, недалеко от дороги стоял мужик и справлял нужду. Взгляд у него был спокойный и задумчивый. Он ссал в снег и думал“.
Они договорились встретиться вновь уже перед самым прощанием. И, целуя ей кисть почти у самого запястья, он сказал: „Из бездны веков на меня смотрят глаза античности. Я только сейчас понимаю, какой запах от вас исходит. Удушающий запах страсти“.
Да!
Андрей увидел перед собой свою мечту: чуть массивную, на гpани тяжеловесности, нижнюю часть лица, пpозpачные холодные голубые глаза, pусые волосы, потpясающее тело, кpепкую гpудь, сексуальный и слегка выпуклый зад. Все это было сдобрено тайной, но естественной усмешкой, нежной кожей и тонкими запястьями, очень устойчивой походкой и тихим голосом.
Он её не узнал. Никто бы её не узнал. Восточный разлет бровей и громадные изумрудные серьги в форме бабочек. Представляете! Изумрудные бабочки в ушах!
Но она – да. И не удивилась этой встрече с пархатым, с Убийцей-1 мужа ее Василия. Она ждала и жаждала этой встречи. Она жаждала мести. И она всегда знала, какой будет эта месть. Каждого из преследуемых она наделит тенью мужа. И все подопытные сойдут с ума, не выдержав соревнования с необъяснимым, неведомым, чуждым по замыслу и рисунку мести, наказанием. Что делать дальше она не знала. Но именно после убийства мужа она поняла назначение этого необъяснимого свойства, полученного ею однажды на концерте Чайковского.
И все же у Ксении было ощущение, что она потеряла опору. Она была убеждена в необходимости мести, но она совсем не хотела, она не могла предположить, что страсть к жертве, к самому ненавистному и мерзкому существу охватит сердце. Господи! Что происходит!
„Что вы сказали? Удушающий запах смерти?“
„Вы ослышались. Удушающий запах страсти“.
„Нет, я не ослышалась. Прощайте. Вот и мой муж. Знакомьтесь. Александр. А – это. Простите! Я забыла ваше имя. Вспомнила, вы – убийца“. – Но последние слова она прошептала, их никто не услышал.
Ксения почти упала в объятия французского сожителя. Час пролетел незаметно. Пока они ехали назад, она почти в забытьи повторяла шепотом одну и ту же фразу: „Высшее достижение страсти – увлечение богом“.
Колеса шипели на поворотах, будто шкварки на сковороде.
А на парижском небе по кругу, словно сумасшедший шар, каталась Луна – ярко желтая, словно вещь в себе. И очень живая, кажется, вот-вот начнет брызгать желтым огнем. На аккуратных и прагматичных французов, изысканных сластолюбцев, мракобесов и снобов. И на снобствующую французскую столицу, на этот абсолютный слепок нации. Какова нация – такова столица. Еда, одежда,
