значительно хуже. Но установить этого нельзя, так как настоящих контрольных делянок не оставлено. Агрохимик наш, правда, утверждает, что по краям поля сапропеля не было, капуста там, на мой взгляд, такая же. Впрочем, высокоученая эта дама не может показать нам точную границу, за которой уже не сваливали сапропель, говорит она как-то сбивчиво, неопределенно, Оно и — понятно: опыт, если это можно назвать опытом, ставила не она, а шефствующий над колхозом техникум. Она не может даже точно сказать, сколько же вносили на гектар сапропеля, называет каждый раз другое количество возов, да и возы ведь могут быть разные, — какая это мера для научного опыта!
Можно считать, что и этот год потерян.
Нет сомнения, что сапропель повышает урожайность растений, но надо знать, сколько и когда вносить его под ту или иную культуру, на той или иной почве. Надо изучить способы намыва его на поля. Вот для этого и следует ставить опыты, но только на нормальном агротехническом фоне, оставляя каждый раз контрольные делянки.
С этой целью разумно было бы вместо опорного пункта организовать научно-исследовательскую станцию с небольшим, но толковым штатом работников. Вообще после Андрея Владимировича, на мой, взгляд, пункт никакой пользы не приносит. Андрей Владимирович осушил в Ужболе Бель, с которой колхозники снимают сейчас отличные укосы сена, хорошие урожаи капусты, развел там бекманию. Он поставил вопрос об осушении котловины озера Каово и добился, что сейчас уже готов проект осушительных работ. Наконец, он занялся сапропелем, заинтересовал им, как и всей проблемой озера, печать, научную общественность, местные колхозы, районные и областные организации, добился того, что Райгород получил землесос и сапропель стали добывать, снабжать им колхозы.
А вот наш агрохимик даже не могла проследить, чтобы небольшой опыт с сапропелем, внесенным под капусту, был проделан в соответствии с самыми элементарными правилами. Между тем она получает в месяц две тысячи двести рублей, на сто рублей больше первого секретаря Райгородского райкома партии. Надо ли говорить о масштабах ее и его работы, о пользе, приносимой ими, об ответственности, лежащей на каждом из них. Дорого обходится народу такая наука, особенно если учесть, что подобных пунктов и станций в стране множество и что работают они в значительном числе случаев столь же оторванно от колхозного производства.
Но дело не только в данном научном работнике, в его личных качествах. Работу низовых звеньев сельскохозяйственных научных учреждений, мне кажется, следует вообще строить иначе, комплексно, а этого, сколько я знаю, нет. В Райгороде, например, следовало бы иметь станцию или пункт — дело не в названии, — где был бы следующий примерно штат научных работников: гидромелиоратор-осушитель, почвовед, агроном-овощевод и луговод, зоотехник, агроном-экономист, инженер по механизации сельского хозяйства. Такая станция изучала бы вопросы осушения болот и заболоченных земель, освоения их под травы и овощи, с использованием при этом сапропеля и торфа, вопросы механизации овощеводства и животноводства, вопросы кормления скота теми кормами, которые с наибольшим эффектом могут произрастать на подобных землях. Одна эта станция могла бы заменить десятки других, разбросанных по стране, в похожих местах, Стоила бы она дешевле, а пользы принесла бы неизмеримо больше, так как работа была бы сведена в точно нацеленный кулак, а не производилась бы, как сейчас, растопыренными пальцами. Опыт подобной комплексной станции можно бы рекомендовать и внедрять в сельское хозяйство всех похожих районов страны, то есть в места, где земли нечерноземные, где имеются болота и заболоченные угодья, где наличествуют богатые сапропелем озера, богатые торфяники, где направление хозяйства овощеводческое и животноводческое или же, в целях наибольшей выгоды, должно быть таким.
Но раз уж зашла речь о сельскохозяйственной науке, нельзя не сказать, как представляется она иной раз стороннему человеку, которому случается бывать в деревне.
Была, например, в качестве панацеи от всех бед травопольная система, травы сеялись всюду, даже и там, где это было невыгодно. Во многих местах провалилось это дело, и травы теперь — что совсем преступно — как бы в опале, за них не дерутся, ими пренебрегают даже и там, где они нужны как воздух.
Было, помнится, орошение центральных черноземных районов страны — сплошное, с шумными газетными статьями, вложили уйму денег, видели в этом панацею от всех бед для всей этой обширной области, а теперь замолчали, хотя в качестве одного из способов борьбы за урожай орошение весьма полезно. Надо было лишь вводить его не сплошь, а там, где это было легче и доступнее, — скажем, на овощах.
Была, не в столь больших размерах, вспышка с ветвистой пшеницей, и я сам видел, как в Заволжье, где есть отличные, драгоценнейшие твердые пшеницы, посевы которой в ту пору сокращались, — как в одном тамошнем колхозе колхозники, не ведая, что и зачем они делают, сеяли в обязательном порядке непроверенную и очень сомнительную ветвистую пшеницу, сеяли, разумеется, зря.
Затем были лесные полосы, влетевшие в огромную копеечку, отнявшие много земли, техники. Теперь эти полосы во многих местах забыты, заброшены, и печать о них молчит, хотя дело это нужное; не надо только считать его панацеей от всех бед, а вводить постепенно, в районах, где это прежде всего и жизненно необходимо, причем вводить в комплексе с другими мероприятиями.
Отсюда-то и возникает мечта о таком научном учреждении, которое, оставив бесполезную шумливую пропаганду одного какого-либо метода, одной культуры — для всех без исключения мест, — занялось бы комплексным изучением различных методов и культур применительно к особенностям того или иного района страны. На основе такого изучения, такой комплексной разработки должны бы составляться планы развития сельского хозяйства той или иной области, района, колхоза, причем в этих планах, опирающихся на научные данные и местный вековой опыт, должно быть предусмотрено постепенное внедрение новых культур, пород и видов скота, методов и способов работы, новых механизмов — новых вообще и для данной местности.
Сергей Сергеевич на время реставрации кремля поселился в одной из кремлевских башен. Из башни идет по стене крытый переход, кровля которого — деревянная, — из узких, с резными копьевидными концами тесинок — опирается на пузатые кирпичные бочонки. Бочонки стоят на глухом кирпичном барьере. Мы вышли сюда с Андреем Владимировичем и Сергеем Сергеевичем, и в пространстве между двумя бочонками нам открылся внизу маленький дворик. На противоположном конце дворика стоит освещенная закатным солнцем Белая палата, построенная в семнадцатом веке здешним митрополитом. Палата двухэтажная, окна ее — в фигурных кирпичных наличниках, над крутой кровлей возвышается изящный дымник, с остроконечным шатром, украшенным прапорцем. Вплотную к Белой палате, составляя с нею одно здание, примыкает другая палата, так называемая отдаточная, где отдавали почести именитым гостям, посещавшим митрополита. Из дымника лениво и уютно, краснея в лучах солнца, вьется дымок, и можно вообразить, что старый митрополит, костями своими угадав холодную ночь, распорядился протопить хоромы.
В узкую щель бойницы в стене, идущей от Белой палаты к нашей башне, пробивается слепящий солнечный свет.
Моим собеседникам все это напоминает декорацию в Большом театре. А я думаю о митрополите, построившем кремль, о его удивительной судьбе — он был сыном сельского дьячка и едва не стал патриархом, — о том комфорте, не уступающем комфорту просвеченных французских или итальянских аббатов, каким окружали себя церковные иерархи даже после монгольского нашествия, которое отбросило назад русскую цивилизацию. Сюда к митрополиту-строителю приезжали из Москвы, Владимира, Ярославля и Новгорода зодчие, изографы, ваятели… Здесь принимал он и местных мастеров — монахов и мирян, — отменно знавших тончайшую резьбу по дереву и камню, живопись альфреско, чеканку по серебру и золоту, искусство гранить драгоценные камни. Принимал их владыка-зодчий в тишине освещенных заходящим солнцем покоев с узорчатыми оконцами, с изразцовыми, более удобными, нежели камины, печами, с теплыми ретирадными покойцами, которые устроены не только в митрополичьих покоях, но и повсюду на стенах — видать, для нужды караульщиков, чтобы не похабили вокруг себя.
А дымок из дымника вьется потому, что в подвале под Белой палатой расположен склад Горторга, в котором сейчас топят печь.
Ночь же и впрямь наступает холодная, пасмурная, на озеро наползает наволочь, звезд не видать, не
