волей».
Здание оперного театра в Берлине, где собрались депутаты после пожара Рейхстага, напоминало вооруженный лагерь неких воинственных повстанцев. Коридоры и даже проходы между рядами патрулировали штурмовики. В зале явно нагнетался страх. Делегаты боялись, что несогласные могут подвергнуться расправе на месте или прямо из зала отправиться в концентрационный лагерь. Этот страх не мог не коснуться и центристов. Только теплилась слабая надежда, что еще хотя бы что – нибудь удастся спасти, если делегация поддержит акт. Во время перерыва Каас предложил провести внутреннее голосование, большинство подали свои голоса за принятие акта. Брюнинг был одним из немногих, проголосовавших против. Он снова предложил коллегам присоединиться к нему: лучше уж погибнуть с честью, чем поддержать политику, которая в любом случае уничтожит партию «Центра». Бывший канцлер был убежден, что обещания Гитлера ничего не стоят. Он дал понять, что чувствует свою ответственность перед теми, кто в свое время проголосовал за Гинденбурга, поверив призывам его, Брюнинга. Этих людей ему теперь предлагают покинуть на произвол судьбы, поддержав акт рейхстага о передаче полномочий правительству. «Я призывал миллионы немцев голосовать за Гинденбурга, и на мне лежит ответственность за тех, кто мне поверил и проголосовал за Гинденбурга, чтобы спасти рейх. Что станет с этими миллионами? Большинство социалистов отдали свои голоса президенту, поверив мне». В конце концов и Брюнинг подчинился мнению большинства и проголосовал за. Акт был принят 441 голосом, против проголосовали 94 человека – все социалисты.
Среди тех, кто не смог понять роковое значение капитуляции «Центра», был сам Гинденбург. Он похвалил Кааса за его благородную поддержку Гитлера. Позднее, узнав об опасениях центристов, он направил лидерам партии письмо, в котором постарался развеять их дурные предчувствия. «Я хочу заверить вас, что канцлер выразил желание, даже без конституционных обязательств, принимать все меры, основанные на акте рейхстага, только после консультаций со мной. Я всегда буду стараться поддерживать с ним тесный контакт и, верный своей клятве, «обеспечивать справедливость всем». Письмо, хотя и было туманным и не обещало ничего определенного, возродило былые надежды. Несмотря на множество прошлых разочарований, Брюнинг первым снова уверовал, что президент все же вмешается и займет правильную позицию в отношении произвола Гитлера.
Очень скоро Брюнингу вновь пришлось лишиться иллюзий. Получив практически неограниченную власть, Гитлер принялся переделывать политическую, социальную и экономическую структуру страны. Независимость государств была ликвидирована назначением рейхсштатгальтера и перегруппировкой государственных парламентов в соответствии с итогами выборов 5 марта. В Пруссии Гитлер сам стал наместником, сместив Папена, который с готовностью отказался от поста рейхскомиссара. Гинденбург отнесся к таким переменам индифферентно. Закон, имеющий целью «восстановление профессионального чиновничества», убрал с этих постов «неарийцев» и лиц, которые были сочтены ненадежными. Гинденбург отстоял привилегии для евреев – ветеранов войны, но не выдвинул возражений против общей несправедливости закона. С таким же безразличием он отнесся к ликвидации профсоюзов, «координации» других профессиональных организаций, постепенному подавлению и окончательной ликвидации других политических партий.
Факт остается фактом: Гинденбург примирился с Гитлером. Если сначала на всех совещаниях президента и канцлера всегда присутствовал Папен, постепенно, спустя очень короткое время, бывшего канцлера перестали приглашать, и уже в апреле Гинденбург сказал вице – канцлеру, что лучше будет встречаться с Гитлером с глазу на глаз, чтобы не ранить чувства канцлера. В день рождения Гитлера – 20 апреля – президент направил Гитлеру телеграмму, в которой выразил высокую оценку «<великой патриотической работы, которую вы ведете», и передал свои «дружеские поздравления». К этому времени «Стальной шлем» уже был атакован со всех сторон как пристанище «<красных», многие его лидеры были арестованы, а отряды расформированы. Протестантская церковь подверглась гонениям, комиссары принимали на себя функции местных церковных советов. Контролируемое нацистами Немецкое христианское движение подвергало сомнению чистоту существующей церкви и требовало «церкви, которая будет разделять судьбу своих прихожан и опасности исторической жизни». 26 апреля Дюстерберг был смещен со своего поста, и «Стальной шлем» перешел в подчинение Гитлера. Гинденбург, который только неделей раньше просил Зельдте сохранить независимость этой организации, не высказал возражений. С таким же спокойствием он выслушал объяснение ухода Дюстерберга. Оказалось, что тот покинул свой пост «по состоянию здоровья». Президент довольствовался тем, что послал полковнику письмо, в котором поблагодарил за сохранение в трудные времена «(патриотизма и солдатских добродетелей». Он не выразил никакого беспокойства, когда посетивший его Шлейхер рассказал о бесчеловечных условиях, царящих в концентрационных лагерях. 1 мая – этот день Гитлер объявил Днем национального труда в качестве вызова привычному марксистскому майскому празднику – Гинденбург открыто поддержал фюрера, выступив на публичной церемонии.
Учитывая очевидное безразличие маршала к преследованиям, которым подвергались его былые сторонники, Гитлер усилил кампанию против правых. Лидеров Немецкой национальной партии арестовывали и избивали, других увольняли с государственных должностей, митинги подвергались нападениям штурмовиков. Все чаще раздавались требования, явно направляемые централизованно, уволить Гугенберга из правительства. Когда к Гитлеру явилась группа депутатов – националистов с протестами против такого обращения, он пригрозил, что, если протесты не прекратятся, он отдаст Берлин на три дня и три ночи отрядам СА.
В начале июня маршал отбыл в Нойдек, предоставив Немецкую национальную партию своей судьбе. Во второй половине месяца занимаемые партией штаб – квартиры и залы для митингов были закрыты полицией. При этом не обошлось без избиений и массовых арестов. Письменные протесты, направленные Гинденбургу, остались без ответа. В качестве последнего средства Гугенберг направил в Нойдек своего товарища по партии Хергта. Он должен был удостовериться, есть ли смысл рассчитывать на какую – либо поддержку президента. Гугенберг также испытывал много трудностей в правительстве, и ему, как никогда, была необходима помощь президента, чтобы остаться в кабинете. Президент не принял Хергта. Тот имел двухчасовую беседу с Оскаром фон Гинденбургом, в ходе которой, пожаловавшись на пассивность Гинденбурга, попросил его вмешательства и поддержки Гугенберга, который, как он подчеркнул, являлся представителем старых приверженцев маршала в правительстве рейха. Учитывая отношение Гугенберга к президенту в течение последних нескольких лет, это вряд ли был убедительный аргумент. Хергт не нашел особенного сочувствия к положению Гугенберга. Полковник фон Гинденбург, судя по всему, был вполне доволен деяниями нацистов и предположил, что президент одобрит, если Гугенберг сам приспособится к курсу правительства.
Совершенно очевидно, рассчитывать на помощь Гинденбурга не приходилось. Через два дня Гугенберг подал в отставку, и в тот же день лидеры Немецкой национальной партии приняли решение о ее роспуске. Социал – демократическая партия была подавлена неделей раньше. Государственная партия, Немецкая народная партия, христианские социалисты, Баварская народная партия и «Центр» расформировались в течение следующей недели.
Пассивность Гинденбурга в этом и других случаях часто объясняется ограниченностью и/или нацистскими симпатиями его сына. Существующие свидетельства не подтверждают это предположение. Все, что делал Оскар фон Гинденбург, было или приказано отцом, или строго соответствовало его взглядам и пожеланиям. Фрау Мейснер в то время пожаловалась британскому послу, что, когда бы она или ее муж ни пытались указать президенту на весьма мрачные стороны гитлеровского режима, тот неизменно советовал им заниматься своими делами и сохранять спокойствие. Когда через несколько дней после отставки Гугенберга и роспуска Немецкой национальной партии британский посол посетил президента, у него создалось впечатление, что Гинденбурга совершенно не тронули эти события. В редких случаях президент все же высказывал возражения – если чувствовал себя совершенно уверенным. Он задержал назначение нацистского гаулейтера Мекленбурга советником и настоял на проведении расследования: этот человек обвинялся в убийстве соперника – командира штурмовиков. Он выразил протест против отказа правительства, по техническим причинам, подтвердить избрание заслуженного, но известного своей независимостью суждений пастора Фридриха фон Бодельшвинга епископом лютеранской церкви рейха. Также Гинденбург запретил использование берлинского замка для церемонии открытия вновь назначенного прусского государственного совета на том основании, что император может воспринять это как оскорбление.
