не станет жертвой нацистской диктатуры.
Настроение «Алисы в Стране чудес», царившее на протяжении всех дебатов, достигло своей кульминации в речах депутата Больца – оратора от партии «Центра» – и его товарища по партии Брюнинга, который обратился к собравшимся как канцлер. Больц также столкнулся с задачей объяснить прежние заявления своей партии о преклонном возрасте Гинденбурга и отсутствии у него политического понимания, но ему это удалось легче, чем его коллеге – социалисту. Также у него не было социальных и идеологических трудностей в объяснении поддержки президента партией «Центра». Тем не менее именно он, товарищ канцлера по партии, произнес воистину убийственную по своей откровенности речь. Описывая переговоры между нацистами и Немецкой национальной партией о кандидатуре Гинденбурга, Больц акцентировал внимание на том, что в прежние времена правые всегда настаивали на непартийном статусе должности маршала и хотели сделать его даже более независимым от партий и парламента, чем он уже был.
«Сегодня выбор кандидата является зависимым от партийных политических обязательств. Сегодня от кандидата ждут, что он отвергнет прошлое и согласится заранее на новую будущую систему. В качестве доказательства доброй воли от Гинденбурга потребовали послать правительство к черту. На этих условиях правые могли бы выдвинуть Гинденбурга своим кандидатом. Бесхарактерный Гинденбург был бы для них приемлемым, а свободного Гинденбурга, ответственного только перед собой и своим народом, они отвергли».
Больц, конечно, не знал, что Гинденбург был готов расстаться с Брюнингом, чтобы найти общий язык с правыми. Брюнинг хранил трудности своих взаимоотношений с президентом в тайне даже от своей партии. О них знал только лидер партии монсеньор Каас.
Речь канцлера не содержала и намека на ухудшившиеся отношения между ним и президентом. Наоборот, стремясь во что бы то ни стало обеспечить переизбрание Гинденбурга, Брюнинг нарисовал картину, весьма далекую от реальности. Изображенный им маршал был мало похож на старика, подверженного резким перепадам настроения, с которым ему приходилось общаться. Он держался прекрасно, был, как обычно, сдержан и спокоен и проявил эмоции только тогда, когда призывал аудиторию голосовать за Гинденбурга.
«(Если в течение двух лет я мог поддерживать надежду справиться с трудностями, то не только потому, что верил в высшую силу, но также благодаря тому, что мне было позволено служить такому человеку, как господин рейхспрезидент фон Гинденбург. Любой, кому довелось служить этому человеку, поймет, что я, а со мной, я верю, и весь немецкий народ сделает все, чтобы этот человек и дальше продолжал вершить судьбу Германии. Не думайте, что кто – нибудь из вас может претендовать на роль исторической личности такого масштаба. И помните: именно от переизбрания господина рейхспрезидента зависит, поверит ли мир в то, что истинное уважение, чувство истории и традиций, способность признать человеческое величие еще живы в Германии».
Выслушав все речи, рейхстаг согласился на предложенные правительством даты выборов – 13 марта и10 апреля. Он отклонил предложение о недоверии кабинету, правда, небольшим большинством в 24 голоса. Немецкая народная партия и крестьянская партия поддержали предложения, объяснив, что их поддержка Гинденбурга не подразумевает одобрения действий Брюнинга. Возражения против Гренера и Дитриха также были отклонены. 26 февраля рейхстаг снова объявил о перерыве в своей работе.
Определением даты выборов были урегулированы последние технические вопросы кампании. Случилось так, что как раз в этот момент Гитлер устранил все препятствия, мешавшие ему участвовать в президентской гонке. 25 февраля он был официально назначен правительственным советником Брунсвика в берлинской миссии и уже на следующий день принес клятву. При этом он вовсе не собирался там работать и в миссию заглянул лишь однажды, чтобы выполнить формальности с клятвой. Но ни правительство рейха, ни государственные чиновники, ни партии не выразили протест против такого очевидного беззакония. Казалось, разумнее победить его в открытой борьбе, чем затевая споры о технических нарушениях[40].
До выборов оставалось две недели, и предвыборная кампания начала быстро набирать обороты. Комитет Зама претерпел существенные изменения. Генрих Зам из него вышел, мотивируя свою отставку тем, что непартийному характеру комитета угрожает поддержка правительственных партий, а его деятельности препятствует вмешательство правительства и «семьи Гинденбурга», то есть Мейснера и Оскара фон Гинденбурга. Список членов национального комитета был очищен от всех левых, а провинциальные комитеты пошли еще дальше. Глава ганноверского комитета доложил, что исключил имена не только всех социалистов и деятелей государственной партии, но и двух членов немецкой народной партии, которые иногда досаждали правым. И все же эти усилия комитета сделать себя приемлемым для избирателей из числа правых имели лишь умеренный успех. Как сообщил Шлейхеру один из его коллег, в сельских районах широко распространилось мнение о том, что «нельзя голосовать за человека, за которого на предвыборных митингах агитировал Шейдеман». Довольно быстро распространялись и всяческие слухи, например, о том, что сын Гинденбурга Оскар и Мейснер являются членами социал – демократической партии. Еще ходили слухи, что дочери президента были лидерами социалистической студенческой лиги (одной из дочерей в это время было далеко за пятьдесят, вторая вплотную подошла к полувековому рубежу). Еще говорили, что Гинденбург согласился на повторное выдвижение своей кандидатуры по настоянию семьи: якобы без его президентской зарплаты было бы невозможно содержать Нойдек. Также «знающие» люди утверждали, что Оскар стал католиком. Комитет уделял много времени и внимания опровержению многочисленных измышлений, которым люди верили. Даже хорошо знакомый с Гинденбургом человек, бывший кронпринц, принял эти байки за чистую монету. Шлейхеру пришлось со всей серьезностью объяснять помощнику принца, что Оскар фон Гинденбург никогда не вступал в социал – демократическую партию, хотя бы потому, что, являясь офицером действительной службы, он не имел права принадлежать к какой – либо политической партии, не говоря уже о других причинах.
Лагерь Гинденбурга не был единым с самого начала, и подобные слухи лишь усугубляли разлад. Поэтому о каких – либо объединенных усилиях всех сторонников маршала не было и речи. Митинги, организованные комитетом Гинденбурга, угождали вкусам правых: немецкой народной партии, группе Вестарпа и подобным партиям и организациям. Когда лейпцигский комитет решил обратиться к министру финансов Дитриху с просьбой выступить на митинге, проводимом в рамках кампании, народная, экономическая и другие буржуазные партии пригрозили выходом из комитета. Председатель сообщил Дитриху: «<Это была настоящая дворцовая революция.
Если бы мы не сдались, комитет бы распался… [Эти люди] исполнены решимости сбросить правительство Брюнинга и не желают давать членам кабинета ни одного шанса пропагандировать в Лейпциге за кабинет и Гинденбурга. Они вели бы себя так же, даже если бы сам канцлер пожелал выступить в Лейпциге». Социалисты, «Центр» и государственная партия – все устраивали отдельные митинги.
Подчеркивая свои разногласия, сторонники Гинденбурга играли на руку своим противникам. Те с откровенным ликованием высмеяли заявление о том, что Гинденбург, в отличие от Гитлера, Тельмана и Дюстерберга, был кандидатом единой нации. Они смогли противопоставить разброду в лагере «кандидата от всего народа» единство в рядах собственных последователей. Сторонники Гинденбурга действительно оказались раздробленным скоплением партий и групп, каждая из которых поддерживала кандидатуру президента по своим собственным соображениям. В то время как Вестарп пытался доказать, что он такой же противник социализма и парламентаризма, как любой нацист или представитель немецкой национальной партии, социалисты требовали, чтобы их сторонники голосовали за Гинденбурга – единственный оставшийся оплот парламентаризма и демократии. И если Вестарп превозносил Гинденбурга как героя Танненберга, социалисты заверяли своих слушателей, что имеет значение не военное прошлое маршала, а его приверженность конституции. Теперь его консерватизм в глазах социалистов стал весьма ценным качеством. «Тот факт, что он не только гарант конституции, но также и лидер консерваторов, – писал сотрудник «Социалистише монатсхефте», – убеждает нас, что республика будет в безопасности». Как бы искренне сторонники маршала ни трудились ради его переизбрания, было ясно, что связывает их вместе только оппозиция Гитлеру, и ничего более.
Да и сам Гинденбург не стремился объединить своих сторонников. Не говоря уже о его отказе пойти на сближение с «Центром» и социалистами, он принципиально не желал, да и не мог физически, вести активную предвыборную кампанию. Чтобы успокоить народ относительно состояния своего здоровья,
