В середине марта Гинденбург, очевидно, в ответ на просьбы императора, отказался от позиции умолчания, которую до сих пор занимал. Он опубликовал заявление, в котором, «чтобы предотвратить возможные недоразумения», разъяснял, «почему кайзер уехал в Голландию». Он в нескольких словах обрисовал политическую и военную ситуацию, каковой она представлялась 9 ноября, и указал, почему кайзер не мог вернуться в Германию или искать смерти на полях сражений. Далее в заявлении было сказано: «В конце концов кайзер покинул страну. Он избрал этот путь в соответствии с рекомендациями своих советников после долгих и мучительных раздумий, в надежде таким образом сослужить своей стране хорошую службу, избавить Германию от дальнейших потерь, трудностей и лишений, вернув ей мир, спокойствие и порядок. То, что император ошибся в своих надеждах, не является виной его величества».
Документ, совершенно очевидно, преуменьшал роль советников кайзера, но тот факт, что в нем ничего не было сказано о поведении самого Гинденбурга в те судьбоносные часы, явился для бывшего монарха самым большим разочарованием. Он также не удовлетворил тех, кто, как, например, граф Шуленбург, 9 ноября занимал другую позицию – сразу после того судьбоносного дня Шуленбург составил меморандум, в котором утверждал, что Гинденбург и Гренер с самого раннего утра настойчиво требовали отречения императора, вопреки его, Шуленбурга, мнению, которое было совершенно иным. Этот меморандум попал в прессу, после чего Гинденбург опубликовал свой ответ, в котором подвергал сомнению компетентность генерала Шуленбурга как свидетеля, поскольку тот «был не в полной мере информирован о действительном положении дел». Поскольку Гинденбург не хотел оказаться втянутым в публичную дискуссию, он предпочел публично не чернить Шуленбурга. Однако в частном порядке он сделал заявление, в котором, «чтобы устранить, в процессе оправданной самообороны, ошибки, вполне понятные и объяснимые в тяжелый момент, но которые могут также привести к нежелательному и неточному суждению обо мне и моем окружении», дал более резкую характеристику утверждениям Шуленбурга.
После дальнейшего «обмена мнениями», в котором к Шуленбургу присоединились Плессен, Хинце и генерал фон Маршалл, глава военного кабинета кайзера, была достигнута договоренность о совместном протоколе, для написания которого было решено привлечь графа Вестарпа. Составление нового меморандума заняло несколько месяцев и было завершено только в июле, причем после интенсивной переписки и нескольких совещаний. Почти по всем пунктам этот протокол оказался ближе к версии Гинденбурга, чем к оценке событий его оппонентами. Маршаллу удалось добиться ликвидации всех упоминаний о том, что он советовал Вильгельму отречься от престола и отбыть в Голландию. Не принял он на себя и единоличную ответственность за данный совет. После продолжительных переговоров в документе была оставлена только одна фраза: на совещании у императора вечером 9 ноября «фельдмаршал, опираясь на предыдущие рассуждения и в согласии с мнением представителя министерства иностранных дел, господина фон Хинце и других присутствовавших советников, предложил в качестве крайней меры переезд в нейтральную страну и упомянул, что вполне подходящей является Голландия. Но пока окончательное решение принято не было».
Версии Гинденбурга была суждена недолгая жизнь. Шуленбург и Плессен опубликовали дополнительные заявления, в которых излагали свою оценку роли Гинденбурга, иначе говоря, ставя под сомнение правдивость маршала. И кайзер, со своей стороны, продолжал настаивать на том, что Гинденбург должен публично признать свою решающую роль в событиях 9 ноября. Лишь по прошествии трех лет, в июле 1922 года, Гинденбург написал бывшему монарху письмо, немедленно опубликованное всеми находящимися в пределах досягаемости газетами. Он заявил, что вечером 9 ноября «<рекомендовал от имени всех нас крайнюю меру, которую я тогда считал временной, – отъезд в Голландию». Он добавил, что, по его убеждению, император ни за что бы не уехал, если бы не думал, что он, Гинденбург, как глава Генерального штаба, считал этот отъезд отвечающим интересам монархии и отечества.
Дискуссия очень тяжело отразилась на Гинденбурге. Вестарп, посетивший его в Кольберге, заметил, какое глубокое впечатление произвело на него все происходящее. Позже маршал пожаловался Плессену, что эта дискуссия подорвала его здоровье. Раздираемый сознанием офицерского долга и чувством реализма, он ощущал слабость и неуверенность. Он был убежден, как и раньше, что отъезд кайзера был единственно возможным выходом из сложившейся безнадежной ситуации, но не хотел объявлять об этом публично. Не мог он заставить себя, даже сохраняя преданность бывшему суверену, взять на себя всю полноту ответственности за его отъезд, прикрыв тем самым монарха от обвинений в трусости и дезертирстве.
В действительности чашу весов, конечно, склонила позиция Гинденбурга. 30 октября Вильгельм прибыл в Генеральный штаб в поисках защиты от революционных сил, но вынужден был уехать, поскольку Гинденбург и Гренер больше не могли обеспечить ему такой защиты. Другие тоже советовали ему уехать, но их слова имели вес только как дополнение к позиции двух генералов. Так что кайзер обоснованно считал совет Гинденбурга решающим. Такого же мнения была и его свита.
Можно считать установленным, что именно мнение маршала подтолкнуло императора к отъезду в Голландию, но остается открытым вопрос: вправе ли Вильгельм возлагать на старика всю ответственность за этот отъезд? Бывший монарх настаивал, что Гинденбург вынудил его уехать, заявив, что только так можно спасти страну от ужасов гражданской войны. Строго говоря, это не так. У императора были и другие возможности. Он мог остаться, рискуя погибнуть, быть взятым в плен или оказаться перед судом революционного трибунала. Кроме того, он мог покончить жизнь самоубийством. Если он решил уехать, то это было только его решение, и только он нес за него ответственность.
Если такая мысль и приходила в голову Гинденбургу, то он никогда и ни с кем ею не делился. Он считал неприличным вступать в полемику лично с монархом относительно событий 9 ноября. Возможно, даже он в минуты откровенности признавался самому себе, что на месте Вильгельма повел бы себя так же. Ведь, стараясь переложить ответственность на его плечи, кайзер делает не то же самое, что и он сам делал в отношении Людендорфа, а потом Гренера?
Прошлое никак не отпускало маршала, но и настоящее нельзя было игнорировать. 19 января 1919 года были проведены выборы в Национальное собрание, которому следовало составить проект конституции новой республики. Результаты выборов были во многих отношениях неубедительными: большинство рабочих поддержали социалистов большинства. Эта партия получила 163 места. Придерживающиеся более радикальных взглядов независимые социалисты получили 22 места, а спартаковцы, переименованные в коммунистов, в выборах не участвовали. Имея 185 (из 421) мест, социалистические партии не обеспечили себе большинства в собрании. С другой стороны, буржуазия получила большинство – 236 мест, но она была расколота на четыре главные партии: левые демократы, католики партии «Центра», правая немецкая народная партия и реакционная немецкая национальная народная партия. Демократы и значительная часть партии «Центра» поддерживали республику, две правые группировки отдавали предпочтение реставрации монархии.
Сколь различными ни были предпочтения электората в других отношениях, большинство избирателей проголосовали за республику. Созданное в феврале 1919 года правительство состояло из коалиции социал – демократов, демократов и центристов. Его члены имели разные взгляды на социальную, культурную и экономическую политику, но все они верили в принципы политической демократии и были преисполнены решимости выполнить свою работу.
Насколько внимательно следил Гинденбург за развитием событий, сказать трудно. Однако представляется маловероятным, что он проявлял нечто большее, чем поверхностный интерес к веймарским делам. Это объяснялось его антипатией к политике и недоверием к парламентской деятельности. К тому же его постоянного внимания требовало затянувшееся обсуждение вопроса об отъезде кайзера в Голландию. В 1925 году он был выдвинут кандидатом в президенты, после чего изучил конституцию и откровенно признал, что ранее не был знаком с этим документом.
То, что он узнавал о деятельности Национального собрания в Веймаре, должно быть, внушало ему серьезные опасения. Очевидная поддержка большинством депутатов республиканской формы правления не сулила ничего хорошего процессу восстановления монархии. Требование большого числа депутатов принять цвета старого либерального движения и революции 1848 года (черный, красный и золотой) в качестве национальных цветов новой Германии (вместо имперского черного, белого и красного), без сомнения, потрясло маршала до глубины души. Кроме того, не обошлось без досадной критики старой армии и германского милитаризма, которая не могла его не задеть. С другой стороны, события, касающиеся лично его, складывались вполне благоприятно. Эберт был избран президентом новой республики на основе
