день еще не настал.
В очередном длинном послании Гитлер отверг условия президента как нереальные и неконституционные и снова предложил дать ему официальный мандат на формирование нового правительства. Получив такой мандат, он обещал оперативные действия и быстрые решения. Он брался представить в течение сорока восьми часов краткую программу планируемых им первоочередных мер во внешней политике и внутри страны. После одобрения ее президентом в течение двадцати четырех часов он представит список кабинета, в который будут включены Шлейхер – министр рейхсвера – и Нейрат – министр иностранных дел, а также несколько других членов существующего кабинета. На посту канцлера Гитлер обещал действовать в соответствии с конституцией. Все, чего он просил, – дать ему особые полномочия, которые даже парламентские канцлеры имели в кризисных ситуациях. «Я обещаю, – писал он в заключительной части письма, – пожертвовать собой для спасения отечества. Ради этой благородной цели и я, и мое движение сделаем все возможное».
Но Гинденбург все еще не был убежден. Президент не может, написал в ответном письме Мейснер, взять на себя ответственность за дачу
Последнее слово осталось за Гитлером. В заключительном письме он снял с себя всякую ответственность за провал переговоров. Существующий кабинет, повторил он, не является конструктивной силой, и он, фюрер, никогда бы не отдал движение, которое сам создал, в его распоряжение. Нацистское движение будет служить только интересам немецкого народа. Гитлер заявил, что тоже имеет совесть и понимает, что такое ответственность. «Я ответственен перед своей совестью, перед честью движения, которое возглавляю, и перед миллионами немцев, которые из – за политических экспериментов последних месяцев оказались в нищете и страданиях».
Пока Гинденбург был занят переговорами с партийными лидерами, Шлейхер также пытался справиться с кризисом. Генерал был куда больше встревожен создавшейся тупиковой ситуацией, чем Папен. Больше всего его угнетали безрадостные перспективы, маячившие перед армией. Без народной поддержки правительство будет вынуждено опереться на рейхсвер, чтобы восстановить пошатнувшееся равновесие. Все более реальной становилась опасность того, что ему придется призвать на помощь армию, чтобы поддержать свою власть. Таким образом, если рейхстаг будет распущен, а новые выборы отложены, армия почти наверняка будет втянута в политическую борьбу. Шлейхер поручился за поддержку рейхсвера в этом случае, но не оставлял надежду избавить армию от столь незавидной участи.
Размышляя о возможных путях выхода из кризиса, Шлейхер все чаще стал подумывать о том, чтобы самому стать канцлером. Он не находил привлекательной такую перспективу, предпочитая оставаться в стороне. Но Папен, не пользующийся популярностью, был бессилен. А у Шлейхера было множество контактов даже в кругах, настроенных враждебно по отношению к Папену. Партия «(Центра» и профсоюзы, ненавидевшие Папена, вполне могли принять его, Шлейхера, в роли канцлера. Даже Гитлер, все еще кипевший от злости на Папена за позор 13 августа, вполне мог согласиться работать с генералом.
Конечно, все зависело от реакции Гитлера. Его мнение следовало прозондировать в первую очередь. В былые времена Шлейхер отправился бы прямо к фюреру, после чего рассказал бы Гинденбургу обо всем, что сделал. Но теперь генерал не рисковал демонстрировать подобную независимость. Отношения между ним и маршалом испортились с того самого дня, когда генерал стал уговаривать Гинденбурга назначить Гитлера канцлером. Гинденбург утратил доверие к своему некогда ближайшему советнику, и его место занял Папен. Да и Оскара фон Гинденбурга Шлейхер больше не мог считать своим близким другом. Их длительное и весьма плодотворное сотрудничество оборвалось, когда о высказанном им в адрес Оскара язвительном замечании тут же доложили президентскому сыну. Но все же, будучи министром рейхсвера, Шлейхер имел доступ к президенту и сумел получить его весьма неохотное разрешение на переговоры с нацистским фюрером.
И снова генералу пришлось убедиться в том, что он сильно недооценил Гитлера. Решив стать канцлером, Гитлер был заинтересован в возглавляемом Шлейхером правительстве ничуть не больше, чем в правительстве, возглавляемом Папеном или любым другим деятелем. Поколебать его намерения не мог никто. Фюрер открыто заявил Шлейхеру, что выступит против его назначения канцлером и будет добиваться новых выборов в рейхстаг.
Враждебность Гитлера соединилась с недовольством Гинденбурга. Доложив об исходе беседы, Шлейхер получил резкий выговор за то, что «преждевременно» поднял вопрос о своем канцлерстве. Гинденбург желал сохранить Папена и был крайне недоволен, столкнувшись с необходимостью принимать решения, к которым не был готов.
Если Гинденбург считал возглавляемый Шлейхером кабинет очень отдаленной возможностью, то о Мейснере этого сказать было нельзя. Он тесно сотрудничал в эти тяжелые дни с генералом, информировал его о ходе переговоров президента с партийными лидерами, давал ему читать и редактировать письма, которые писал Гитлеру от имени Гинденбурга. Шлейхер, в свою очередь, при поддержке Мейснера помогал направлять действия президента. На следующий день после беседы Шлейхера с Гитлером Гинденбург пригласил к себе Кааса, чтобы выяснить, видит ли прелат какие – либо пути заключения того самого «соглашения доверия», которое он предлагал в свой предыдущий визит. Это приглашение, противоречащее действительным намерениям маршала, явно несло отпечаток прямого или косвенного влияния генерала. Шлейхер всегда настаивал на использовании всех законных шансов до последнего, пусть даже самого безнадежного, прежде чем прибегать к силе, и приглашение Кааса как раз и являлось последней попыткой. Каасу можно было доверить и передачу еще одного предупреждения о нежелательности Папена на посту канцлера.
Каас решил, что вопрос должным образом не изучен, но после дня интенсивной работы был вынужден признать свое поражение. Дингельд и Шеффер хотят помочь, сообщил он, но Гугенберг упрямо выступает против правительства большинства. Гитлер якобы одобрил план Кааса в принципе, но потом изменил свое мнение на основании того, что любые договоренности между ними будут проигнорированы во «влиятельных местах». Каас с горечью жаловался, что его задача многократно усложнилась из – за опрометчивого заявления ряда официальных лиц, утверждавших, что поручение Каасу президент не рассматривал всерьез. А хуже всего было то, что в это же самое время кто – то еще (очевидно, Шлейхер) зондировал почву для создания президентского кабинета. Отсутствие единой, четко обозначенной цели помешало успешному ведению консультаций лидером партии «Центра».
Гинденбург хотел знать, что он теперь должен делать. Что бы он ни решил, ответил Каас, он определенно не должен назначать канцлером Папена – это чревато серьезными неприятностями. Президентское правительство при другом канцлере может иметь шанс; его посчитают чем – то новым, что очень важно с психологической точки зрения. Оно должно быть сформировано заново и больше представлять народ. Прелат выразил уверенность, что такой кабинет может открыть новые возможности для будущего.
Но Гинденбург всеми силами держался за Папена. Какие у «Центра» есть возражения против этого человека? Папен слишком мало знает о финансовых и экономических проблемах? Каас ответил уклончиво, но не без оснований. Последние снижения заработной платы вызывали большее недовольство народных масс, чем все остальные чрезвычайные меры. Здесь Каас ступил на весьма опасную почву. Гинденбург настолько тесно идентифицировал себя с программой Папена, что воспринял критику Кааса как направленную непосредственно против него. И поэтому он тут же пожелал узнать, не считают ли и его препятствием на пути к решению кризиса. «(Если я дома или за рубежом лишился доверия, которое должен иметь, то готов уйти в любое время. Я не хочу навязываться стране, для этого я слишком горд».
Взволнованный и встревоженный такой вспышкой эмоций, Каас поспешил успокоить маршала: «Я могу понять горечь президента. Но я с глубочайшим убеждением могу заявить, что в тот день, когда вы, господин президент, нас покинете, последняя надежда на единство и сотрудничество будет потеряна. Если и есть кто – то, стоящий над партиями и сохраняющий наше единство, то это вы, господин президент, и я умоляю вас:
