договориться.
Рокко обдумывает ситуацию. Очевидно, что кто-то послал этого человека. Кто-то, кто знает, чем он занимается, и что раз в месяц приезжает в Щецин по делам Шандонне. Он в первую очередь отвечает здесь за полицию и других представителей власти. Это обычное дело, это легко. Даже пьяный, он может с этим справиться. Простая оплата взносов или, если надо, напоминание, как может быть опасен мир.
Только свой мог бы узнать расписание визитов Рокко, место, где он останавливается. Сотрудники гостиницы понятия не имеют, чем он занимается, знают лишь, что он из Нью-Йорка, по крайней мере, он сам так говорит. Никому нет дела до рода его занятий. Он всегда очень щедр. Он богат. Вместо того чтобы расплачиваться злотыми, он не скупясь отсчитывает долларовые бумажки, которые редко встретишь в городе, но которые бывают очень полезными на черном рынке. Его все любят. Бармены всегда удваивают ему порцию водки в коктейлях, когда он сидит в баре, покуривая сигару.
На вид этому агенту можно дать лет двадцать восемь или тридцать. Его короткие черные волосы пострижены «ежиком», как сейчас носят почти все молодые люди. Рокко отмечает выступающие скулы, прямой нос, темные голубые глаза, вены на мускулистых руках. Ему, наверное, и оружия не надо, чтобы кого-нибудь убить. Женщины его любят, глазеют на него. А Рокко никогда не был привлекательным. В юности он уже страдал частичным облысением, не мог отказать себе в удовольствии съесть пиццу и выпить пива. Его охватывает зависть. Всю жизнь он чувствовал зависть. Женщины спят с ним только потому, что у него есть власть и деньги.
— Ты не знаешь, во что ввязываешься, — с внезапной ненавистью говорит Рокко.
Агент не удостаивает его ответом, он осматривает комнату. Рокко вытирает лицо жирной салфеткой, его взгляд останавливается на ноже возле тарелки.
— Попробуй, — говорит агент, взглядом показывая на нож. — Давай, только попробуй, ты чертовски облегчишь мне жизнь.
— Я не собирался ничего делать. Просто отпусти меня, и замнем весь этот инцидент.
— Я не могу тебя отпустить. Не я это все придумал, так что у меня сейчас плохое настроение. Не зли меня. Ты хочешь себе помочь? Отлично, тогда можешь сделать свое последнее признание.
— О чем ты говоришь? Я не понимаю.
— Где Джей Талли? Попробуй только соврать, ублюдок.
— Я не знаю, — хнычет Рокко. — Богом клянусь, я не знаю. Я его тоже боюсь. Он псих. Он не с нами, никто не хочет иметь с ним дело. У него своя война, клянусь, он не с нами. Пожалуйста, можно я поменяю белье? Ты можешь за мной следить, я ничего не сделаю.
Руди встает с кровати и открывает шкаф, не забывая при этом держать испуганного Рокко на мушке. Бросает ему штаны.
— Ну, давай, — агент открывает дверь в ванную и садится напротив, держа перед собой пистолет.
На подгибающихся ногах Рокко бредет в ванную, снимает штаны с трусами, бросает их в ванну, берет полотенце, смачивает его водой и вытирается.
— Джей Талли, — снова повторяет агент, — настоящее имя Жан-Поль Шандонне.
— Спроси меня о чем-нибудь другом, — серьезно отвечает Рокко, опускаясь на другой стул.
— Хорошо. Вернемся к Талли позже. Ты собирался убить своего отца? — взгляд агента становится ледяным. — Ты же его ненавидишь.
— У меня нет к нему никаких претензий.
— Неважно, Рокко. Ты сбежал из дома. Ты изменил фамилию с Марино на Каджиано. Каков был план, и кто в нем участвует?
Рокко медлит, мысли так и скачут в голове. Агент поднимается с кровати, он дышит ртом, словно чтобы не чувствовать вонь, и приставляет дуло пистолета к правому виску Рокко.
— Кто, что, когда и где? — произносит он, с каждым словом все сильнее прижимая дуло к его виску. — Не шути со мной.
— Я не собирался с тобой шутить. Через несколько месяцев на рыбалке. Он всегда ездит на рыбалку в первую неделю августа на озеро Багз. План был накрыть его в каюте, инсценировать ограбление.
— Так значит, ты бы убил собственного отца? Знаешь кто ты, Рокко? Ты кусок дерьма, самый отвратительный из всех, кого я когда-либо встречал.
33
Каждый раз, когда Ник Робияр проезжает мимо «Мира сладостей» в центре Закари, ей хочется плакать.
Сегодня это место с завлекательными рекламками сливочных рожков сумрачно и пустынно. Если бы с ней был Бадди, он бы обязательно высунулся в окно, не поверив маме, что магазин уже закрыт, и сладостей купить нельзя. Ее малыш любит сливочные рожки больше всего на свете, и, несмотря на попытки отучить его от сладкого, он просит у нее виноградный или вишневый рожок каждый раз, когда они едут куда-нибудь на машине.
Сейчас Бадди живет с дедушкой в Батон-Руж. Ее отец берет Бадди к себе каждый раз, когда Ник нужно работать допоздна, а после возвращения из Ноксвиля она работает допоздна почти каждый день. Скарпетта ее вдохновляет. Желание произвести впечатление на доктора стало едва ли не самым главным в жизни Ник. Она всерьез собирается поймать серийного убийцу. Эти похищения приводят ее в бешенство, она знает, что, пока преступника не схватят, они будут продолжаться. Ее мучает чувство вины за то, что она совершенно забросила сына, и это после того, как она не видела малыша два с половиной месяца.
Если когда-нибудь Бадди пер станет ее любить или что-нибудь случится, Ник умрет от горя. Иногда, вернувшись в свой домик на Ли-стрит, расположенный неподалеку от католической церкви Святого Джона, она лежит в кровати, наблюдает за тенями, прислушивается к тишине и представляет Бадди, спящего в доме ее отца в Батон-Руж. Мысли о сыне и бывшем муже Рики порхают в темноте, словно мотыльки. Она решает, как лучше застрелиться — в голову или в сердце — если она потеряет все то, что так много для нее значит.
Никто не знает, что у Ник случаются депрессии. Никто не знает, что иногда она думает о самоубийстве. Только вера в то, что самоубийство — самый страшный из грехов, удерживает ее от необдуманного поступка. Воображение рисует ей ужасные последствия, и она пытается отогнать от себя страшную мысль, которая возвращается каждый раз, когда Ник охватывает отчаяние, чувство одиночества и бессилия.
— Черт, — шепчет она, проезжая мимо. — Мне так жаль, Бадди, милый.
Какой страшный выбор она должна сделать — наплевать на убийства женщин или на собственного сына.
34
«Мой маленький драгоценный ягненок», — переводит про себя Скарпетта. Ее сердце замирает при виде почерка Жан-Батиста, словно он сам присутствует в этом письме.
Она сидит на стуле с прямой спинкой возле распахнутого окна своей спальни. Столик напротив покрылся каплями от влажного морского воздуха. Скарпетта так долго не меняет позу, что поясница у нее затекла, и все мышцы напряжены до предела.
Она не без удивления отмечает, что у него красивый почерк, каллиграфический, строчки выведены черными чернилами. Нет ни одного зачеркнутого слова, на первый взгляд, ни единой ошибки. Должно быть, он долго писал это письмо, старательно выводил буквы, думая о ней, и эта мысль еще больше ужасает Скарпетту. Он думает о ней. Этим старательным почерком Шандонне открыто об этом заявляет.
Вы уже знаете о Батон-Руж, о том, что Вы должны поехать туда?
Но не торопитесь, сперва Вы приедете навестить меня. В Техасе.
Видите, я направляю Вас.
Ведь у Вас нет собственной воли. Можете думать по-другому, но это я управляю Вашим телом, каждое Ваше движение исходит от меня. Я внутри Вас. Почувствуйте!
Вы помните ту ночь? Вы свободно открыли мне дверь, а потом набросились на меня, не в силах смириться со своим желанием. Я простил Вас за то, что Вы лишили меня глаз, но Вы не можете отнять у меня душу. Она следует за Вами по пятам. Если захотите, сможете к ней прикоснуться.
Maintenant[16]! Maintenent! Время пришло. Батон-Руж ждет
