выказывавшийся уже слишком заметно, был арестован. Но он не погиб и ничего не потерял. Он ухитрился бежать из-под стражи, чуть ли не из Петропавловской крепости. Он не только убежал за границу, но успел chemin faisant сочинить прокламацию к студентам, напечатать ее весьма красиво за границей и послать целый тюк экземпляров оной по почте, конечно, не с тем, чтоб она разошлась между студентами: на это он, как человек неглупый, что доказывает самый побег его, не мог рассчитывать, да это, по всему вероятно, ему не было и нужно. Цель его или его патронов была, вероятно, достигнута тем, что прокламация была перехвачена и прочтена в высших правительственных сферах. Что же пишет этот молодец? Он убеждает студентов крепко держаться, но не полагаться на баричей в своей среде. Это-де консервативные элементы, на которых дело революции рассчитывать не может. Иное дело народ, крестьяне, рабочие: тут-то для революции большая пожива, и пусть-де студенты обратятся к рабочим и подготовляют их к революции“. С явной иронией Нечаев охарактеризован в статье как „пылкий энтузиаст“ и отнесен к „развратникам, до седых волос причисляющим себя к молодому поколению“, „говорящим от его имени“ и кем-то будто бы подкупленным. Из дальнейших намеков вырисовывается, что Катков имел в виду союз нигилистов с партией „белого ржонда“ — так он называл редакцию консервативно-помещичьей газеты „Весть“. Упоминался в передовой и Бакунин как возможный автор одной из нечаевских прокламаций, но Катков склонялся к выводу, что слухи об авторстве Бакунина, скорее всего, попытка использовать в определенных целях имя известного революционера.
Выступление „Московских ведомостей“ имело значительный резонанс, естественно вызвав ожесточенную реакцию „Вести“, назвавшей его „грубым маневром интриги“ (1869. 28 мая. № 146). Полемике между „Московскими ведомостями“ и „Вестью“ посвятил несколько страниц внимательно читавшийся Достоевским журнал „Заря“ (1869. № 6. С. 170–175). „Заря“ обильно цитировала статью Каткова и полностью приняла его сторону в споре с „Вестью“.
Достоевский несомненно обратил внимание на статью Каткова и последовавшую за ней полемику, запомнил отдельные характерные детали и оценки. В записных тетрадях к роману есть прямой отклик на попытку Нечаева мистифицировать товарищей, распространив слух о своем „побеге“ из Петропавловской крепости: „Разве ты не выдавал, что бежал из казематов…“ (XI, 71). „Энтузиастом“ без всякого оттенка иронии называет Петра Верховенского Ставрогин, объясняя Шатову, в чем состоит его сила: „Есть такая точка, где он перестает быть шутом и обращается в полупомешанного. Попрошу вас припомнить одно собственное выражение ваше: «Знаете ли, как может быть силен один человек?»“ (с. 232). Наконец, в „Бесах“ нашла отражение и полемика „Московских ведомостей“ с „Вестью“.
Об убийстве, совершенном 21 ноября 1869 г., первое сообщение появилось в газете „Московские ведомости“: „Нам сообщают, что вчера, 25 ноября, два крестьянина, проходя в отдаленном месте сада Петровской Академии, около входа в грот заметили валяющиеся шапку, башлык и дубину, от грота кровавые следы прямо вели к пруду, где подо льдом виднелось тело убитого, опоясанное черным ремнем и в башлыке. <…> Тут же найдены два связанные веревками кирпича и еще конец верёвки“.[368] 29 ноября газета сообщила имя убитого и некоторые новые штрихи преступления: „Убитый оказался слушателем Петровской Академии, по имени Иван Иванович Иванов. <…> Деньги и часы, бывшие при покойном, найдены в целости; валявшиеся же шапка и башлык оказались чужими. Ноги покойного связаны башлыком, как говорят, взятым им у одного из слушателей Академии, М-ва; шея обмотана шарфом, в край которого завернут кирпич; лоб прошибен, как должно думать, острым орудием“.[369] Некоторыми деталями из этих корреспонденции Достоевский воспользовался, создавая сцену убийства Шатова. Запомнилась ему оставленная убийцами шапка (картуз Шатова в „Бесах“).
В дальнейшем, в корреспонденциях от 5 и 9 декабря, „Московские ведомости“ (№ 265 и 267) возвратились к таинственному убийству, не называя имен преступников. Правда, 20 декабря имя Нечаева появилось на страницах газеты: о нем сообщалось как о главаре студенческих беспорядков в Петербурге, ныне якобы перенесшем свою деятельность в Москву. Излагалось содержание двух прокламаций: „В прошлом августе здесь (в Петербурге. —
Но студенческие волнения и Нечаев еще не ставились Катковым в это время в связь с убийством Иванова. Лишь 25 декабря газета назвала Нечаева как убийцу Иванова и призвала „разделаться <…> с этою мерзостью“.[371] В последних номерах за 1869 г. (30 и 31 дек. № 282, 283) и в первых за 1870 г. (3 янв. № 2) много сообщалось о „поимке“ Нечаева, а затем слухи опровергались. 1 января 1870 г. „Московские ведомости“ привели со ссылкой на „Судебный вестник“ слух о „каком-то сумасбродном заговоре с прокламациями“ и о Иванове, который „погиб как желавший донести о преступном замысле“. 3 января газета перепечатала из „Голоса“ биографические данные о Нечаеве. 4 января „Московские ведомости“ (№ 3), подводя в передовой статье итоги минувшего года, много места уделили студенческим беспорядкам, выяснившим, по мнению газеты, опасность и масштабы революционного зла.
6 января Катков в большой передовой статье прокомментировал корреспонденции заграничных газет, подробно освещавших последние студенческие беспорядки в России. Главное место в передовой было отведено Бакунину, к которому перешел „скипетр русской революционной партии“ от издателей „Колокола“ (о них „уже не говорят“). Катков цитировал „Allgemeine Zeitung“, писавшую о Бакунине как об „основателе и руководителе этого заговора“, поставившего целью „уничтожение всякого государственного начала, отвержение всякой личной собственности и воцарение коммунизма“. Катков привел тенденциозную биографию-характеристику Бакунина, вкрапляя в нее ядовитые личные „воспоминания“, и подробно изложил содержание прокламации Бакунина „Несколько слов к молодым братьям в России“. Эта часть статьи представляет наибольший интерес для понимания истоков памфлетных выпадов Достоевского в „Бесах“. „Всеразрушительный дух“, излагал Катков содержание прокламации Бакунина, — это священный недуг, и если бы „молодые братья“ выздоровели от этого недуга, то они „стали бы скотами“. „Где, — цитировал Катков, — источник того дико-разрушительного и холодно-страстного воодушевления, от которого цепенеет ум и останавливается кровь в жилах ваших противников? <…> Уничтожение всякого государства: вот чего хочет наша революция“ „Всякое государство, — продолжал он, излагая Бакунина, — как бы либеральны и демократичны ни были его формы, ложится подавляющим камнем на жизнь народа“. Не нужно ни преобразований, ни даже революций, имеющих какой-нибудь смысл. Требуется, напротив, только „дико- разрушительное воодушевление“.[372] Упоминался в статье и Стенька Разин, „которого Бакунин выставлял в образец для своей молодой братьи“.
Л. П. Гроссман в 1920-х годах развил и в дальнейшем упорно отстаивал гипотезу, согласно которой Бакунин послужил прототипом главного героя „Бесов“. В. П. Полонский тогда же противопоставил тезисам Гроссмана целый ряд убедительных контраргументов, которые были поддержаны В. Л. Комаровичем.[373] В цепи доказательств, приводимых Гроссманом, немаловажное место занимает и статья Каткова в „Московских ведомостях“ от 6 января 1870 г. Достоевский несомненно обратил внимание на эту статью и, тенденциозно-памфлетно излагая в „Бесах“ пропагандистскую литературу 1860-х годов, уделил место прокламации „Несколько слов к молодым братьям в России“, как и некоторым другим статьям и речам Бакунина и Огарева.
Так, Достоевский пародирует в романе речь Бакунина на конгрессе „Лиги мира и свободы“ в Женеве (1867 г., сентябрь), говорившего с обычным для него „антигосударственным“ пафосом: „Кабе, Луи Блан, фурьеристы, сен-симонисты — все были одержимы страстью выдумывать и устраивать будущее, все были более или менее государственники“.[374] Пародийное осмысление слов Бакунина содержится во „вступительном слове“ Шигалева: „Посвятив мою энергию на изучение вопроса о социальном устройстве будущего общества, которым заменится настоящее, я пришел к убеждению, что все созидатели социальных систем, с древнейших времен до нашего 187… года, были мечтатели, сказочники, глупцы, противоречившие себе, ничего ровно не понимавшие в естественной науке и в том странном животном, которое называется человеком. Платон, Руссо, Фурье, колонны из алюминия — все это годится разве для воробьев, а не для общества человеческого“ (с. 378). В словах „хромого учителя“: „Нам известно,
