1870 г. К ним примыкает ряд дальнейших записей, первая из которых имеет авторскую дату 27 января. Указания на то, какому стилю, старому или новому, соответствуют даты 1, 2 и 27 января, в автографе отсутствуют. Но, по-видимому, они проставлены по новому стилю и их следует соответственно интерпретировать как 20 декабря (1 января), 21 декабря (2 января) 1869 г. и 15 (27) января 1870 г.
На с. 14 автографа есть запись с перечнем дат: «27 января, 10 февраля; 15 (февраля), 22 февр<аля>, 22 февраля начать высылать». По-видимому, она отражает очень недолгую уверенность Достоевского в том, что работа над «Житием» пойдет быстро и уже 10 (22) февраля он сможет отправить какую-то часть рукописи в редакцию «Русского вестника».
Несмотря на очевидную преемственность между замыслом «Атеизма», изложенным Достоевским в цитированных письмах к А. Н. Майкову от 11 (23) декабря 1868 г. и к С. А. Ивановой от 25 января (6 февраля) 1869 г., и планом «Жития Великого грешника», сложившимся к январю 1870 г., между ними есть и существенное различие. Перед нами не один, а скорее два замысла, связанных друг с другом, но в то же время и во многом несходных.
Как уже говорилось выше, замысел «Атеизма» сформировался во время работы над последней частью «Идиота». И как нетрудно видеть из обоих названных писем, замысел возник как непосредственное продолжение той дискуссии о русском человеке и его метаниях, об атеизме и католицизме, которая вспыхивает в главе VII четвертой части романа.
«…католичество римское, — восклицает здесь князь в ответ на возражение одного из гостей, собравшихся у Епанчиных, — даже хуже самого атеизма, таково мое мнение! <…> Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идет дальше: он искаженного Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного! Он антихриста проповедует, клянусь вам, уверяю вас! <…> Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор все так и идет, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, все, все променяли за деньги, за низкую земную власть. И это не учение антихристово?! Как же было не выйти от них атеизму?» (см.: Наст. изд. Т. 6. С. 543–544).
Далее Мышкин заявляет: «Вы вот дивитесь на Павлищева, вы все приписываете его сумасшествию или доброте, но это не так! И не нас одних, а всю Европу дивит в таких случаях русская страстность наша: у нас коль в католичество перейдет, то уж непременно иезуитом станет, да еще из самых подземных; коль атеистом станет, то непременно начнет требовать искоренения веры в бога насилием, то есть, стало быть, и мечом! <…> Не из одного ведь тщеславия, не все ведь от одних скверных, тщеславных чувств происходят русские атеисты и русские иезуиты, а и из боли духовной, из жажды духовной, из тоски по высшему делу, по крепкому берегу, по родине, в которую веровать перестали, потому что никогда ее и не знали! Атеистом же так легко сделаться русскому человеку, легче чем всем остальным во всем мире! И наши не просто становятся атеистами, а непременно уверуют в атеизм, как бы в новую веру, никак и не замечая, что уверовали в нуль. Такова наша жажда! <…> Ведь подумать только, что у нас образованнейшие люди в хлыстовщину даже пускались…» (там же. С. 545–546).
В этих словах намечена основная проблематика «Атеизма» на той первой ступени развития замысла, который отражен в письмах к Майкову и Ивановой от конца 1868-начала 1869 г. В центре их — тип охарактеризованного Мышкиным русского «атеиста», «шныряющего» по России и Европе, томимого духовным голодом и колеблющегося между неуемным отрицанием и столь же горячей жаждой веры. В качестве главного его идейного антагониста воображение автора в это время рисует образ непоколебимо твердого в своем фанатизме, готового насаждать веру огнем и мечом католического священника-иезуита, представителя того западного догматического христианства, которое, по словам Мышкина, «хуже самого атеизма» и проповедует «оболганного и поруганного» Христа.
Иное мы видим в планах «Жития Великого грешника». Здесь уже нет «поляка» — «иезуита, пропагатора», к которому герой «попадается на крючок», как нет и фанатического «энтузиаста- священника», близкого по умонастроению к основателям иезуитского ордена. Оставлено первоначальное намерение изобразить героя уже на первых страницах романа человеком «в летах» и начать рассказ о нем с момента духовного кризиса, в результате которого он «вдруг» «теряет веру в бога». Вместо этого автор решил начать повествование о Великом грешнике с детства и последовательно изобразить в цикле связанных между собой романов всю историю его духовного развития от рождения до смерти. Ее стержень — постоянно углубляющаяся, принимающая на каждом новом этапе жизни героя новые формы борьба добра и зла, веры и безверия в его душе. Различные внешние влияния, люди, с которыми сталкивается Великий грешник, снова и снова обостряют эту борьбу. В результате каждый новый фазис его жизни, по замыслу автора, приводит героя к новому «падению», но в то же время приближается и к диалектически связанному с этими «падениями» конечному духовному возрождению.
Набросав в декабре 1869-январе 1870 г. подробный план первой части, которая должна повествовать о детских годах жизни героя — до того, как его за совершенные проступки отдают на воспитание в монастырь, — Достоевский прервал работу над «Житием». Вернулся к ней он лишь в мае 1870 г. (уже после длительного периода работы над «Бесами»). В это время возникли два последних наброска к «Житию». В первом из них (№ 4) очерчена жизнь Великого грешника в монастыре, куда он поступает в качестве послушника, охарактеризованы его беседы с Тихоном Задонским, сжато обрисованы образ самого Тихона и влияние его на героя. Эта часть плана не датирована, но тесная связь ее с наброском № 5, представляющим по содержанию ее прямое продолжение и датированным 3 (15) мая, позволяет предположить, что она набросана в тетради незадолго до указанной даты. Последняя заметка к «Житию» (№ 5), озаглавленная «Главная мысль», намечает общие контуры последующей жизни Великого грешника «после монастыря и Тихона». В ней намечается новое лицо — Ростовщик, злой гений героя, перенесенный в планы «Жития» из планов Романа о Князе и Ростовщике (см С. 309–312). Под влиянием Ростовщика герой отдается «накоплению», его кумиром становится «золото». В борьбе живущих в нем противоположных побуждений он совершает «подвиг и страшные злодейства», «идет в схимники и в странники», но и теперь гордыня не оставляет его: живя внешне для других, Грешник по-прежнему испытывает «безмерную надменность к людям». В конце концов он становится филантропом и «умирает, признаваясь в преступлении».
Начав роман «Бесы», писатель не отказался от мысли вернуться к «Житию Великого грешника». Первоначально он полагал, что уже к осени сможет закончить роман «Бесы» и затем погрузиться в работу над «Житием», замысел которого продолжал долгое время считать важнейшим из всего, им задуманного «…я работаю одну вещь в «Русский вестник» («Бесы». —
Цитированное письмо к Страхову можно рассматривать как отражение следующей по сравнению с январскими планами и наметками ступени в развитии замысла «Жития Великого грешника». Письмо к А. Н. Майкову от 25 марта (6 апреля) 1870 г дает наиболее подробное, целостное изложение всего замысла «Жития», как он вырисовывался перед Достоевским в это время: «…в «Зарю» я обещаю вещь хорошую и хочу сделать хорошо. Эта вещь в «Зарю» уже два года как зреет в моей голове. Эта та самая идея, об которой я Вам уже писал. Это будет мой последний роман. Объемом в «Войну и мир» и идею Вы бы похвалили — сколько я по крайней мере соображаюсь с нашими прежними разговорами с Вами. Этот роман будет состоять из пяти больших повестей (листов 15 в каждой; в 2 года план у меня весь созрел). Повести
