знаешь, если не стоит какая-либо совместная задача. Тогда увязывешь взаимодействие. А так решаешь свою задачу имеющимися средствами, если есть необходимость, запрашиваешь поддержку у комбрига. В его распоряжении тяжелая артиллерия, дивизион «катюш». Сообщаешь, какую цель необходимо поразить. Комбриг отвечает, когда и какими силами будет нанесен удар. После поражения цели идешь дальше. Когда батальон поддерживает авиация, летчики дают нам своего корректировщика. Со мной часто работал летчик, капитан Новослободский. Ему выделялся танк, радиоволна у него своя. Штурмовики подлетают, он наводит:
— Горбатый, Горбатый, я Новослободский, лесок видишь?
— Вижу.
— Батарею видишь?
— Вижу.
— Работай по ней.
И штурмовики работают. Выпускают «эрэсы» еще на подлете. Из-за нашей спины, в сторону противника красиво уходят дымные шлейфы. Затем начинают бомбежку. Однажды, правда, Новослободский указал цель, а они ошиблись, по нашему батальону ударили, хорошо, что никого не задело. Обматерили потом этого летчика, что ошибся, дали поправку. На фронте такие случаи нередки.
Радиостанции стояли на танках у командиров взводов, рот и батальона. На линейных танках радио работало только на прием. Я считаю, что это правильно. Если командир линейного танка начнет говорить, он забьет волну, то есть ни комбат, ни ротный в это время не могут подать команду. В бою же секунды решают, жить тебе или нет. С комбригом связь была повременная. Договаривались перед боем о времени выхода на связь.
Как использовали самоходки. Они работают обязательно позади атакующих танков, поддерживают атаку. СУ-85, СУ-100, СУ-122 у нас бывали. Использовали их как прикрытие от фланговых ударов. Допустим, мы атакуем населенный пункт, а сбоку или сзади у нас есть местность, по которой противник может контратаковать. Там пока нет никого, но на всякий случай ставишь туда батарейку в засаду: умри, а с места не уходи! Ситуация изменилась, пошли дальше, подтягиваешь эту батарею к основным силам. Кроме того, я обязательно держал при себе резерв. Где-нибудь опасная ситуация — двигаешь самоходы туда. А если нет под рукой, где возьмешь? С переднего края танки не снимешь, если они увязли в бою. Без резерва воевать никак нельзя. Однажды на Украине немцы бросили русскую 152-мм самоходку. Видимо, в свое время захватили ее в качестве трофея. Я ее забрал в батальон, кресты закрасили. Держал ее всегда под рукой, пока она свой ресурс не выходила, разваливаться не начала. Как только на «Тигра» напоремся, выдвигаю ее вперед. А «Тигры» тогда нас на два километра шили насквозь, мы своими пушками их достать не могли. Самоход пару выстрелов даст, у «Тигра» башня в сторону отлетает. С этой самоходкой такая история случилась. Кто-то из самоходчиков признал ее за свою. Шум подняли, до командира корпуса дело дошло.
— Вот он у нас самоходку взял.
— А где вы ее потеряли? Почему она с крестами была? Нет, он не у вас взял, у немца.
Так и оставили ее мне. Я на этой самоходке, кстати, спать любил. Полка у нее слева широченная, как стол. Шинель подложишь и лежишь, как на кровати.
Мы форсировали Днестр в районе села Сороки и оказались в Молдавии. С боями пошли в направлении Ботошани, по пути переправились через Прут. Это уже была Румыния. Там мы наткнулись на серьезное сопротивление. Немцами была оборудована целая сеть укрепрайонов. Стоит, например, несколько дотов и дзотов, они друг друга прикрывают огнем, с ходу пробиться мы не смогли. Доты там были серьезные, некоторые рассчитаны, по меньшей мере, на взвод. Два этажа, в подвале жилые помещения, склады продовольствия и боеприпасов, наверху артиллерия, пулеметы. Вокруг все простреливается, каждый куст пристрелян. И дзоты тоже нешуточные были — три или четыре наката толстых бревен, сверху все это засыпано камнями и землей, чем ты его возьмешь, такую махину? Его даже бомбой не пробить. Хорошо, что не было спешки, вперед нас не гнали, наоборот, было приказано уничтожать укрепрайоны методично, аккуратно, не лезть на рожон. Поэтому первую полосу укреплений шириной 2–3 километра мы проходили довольно долго, но со сравнительно небольшими потерями. В этих боях бригада потеряла всего несколько танков и погиб мой хороший товарищ, командир батальона мотострелков Осадчий. Как уничтожали огневые точки? Только выстрелом из пушки по амбразуре. Стреляли-то мы уже дай бог. Сначала один дот уничтожим, ага, он уже другого не прикрывает, идем на второй. В мае, когда прошли первую, приграничную полосу обороны, стало легче. Но за это время у немцев появилась вторая полоса укреплений, построенная по современным правилам фортификации. Она выглядела так. Три ряда траншей, соединенных ходами сообщения, глубиной около 2 километров, затем разрыв около 5 километров, еще три ряда траншей, опять разрыв и еще одна полоса укреплений. В траншеях — стрелки, противотанковая артиллерия, рядом закопанные танки. За первой полосой траншей тяжелая артиллерия, минометы. Огня было достаточно.
Наши войска пока тоже строили укрепления. Мы стояли за первой линией нашей обороны. Штаб бригады и мой батальон размещались в Потеньжене, второй батальон в соседней деревне Мовилене. Обе наши деревни постоянно находились под беспокоящим артиллерийским огнем немцев. Мы уже привыкли и узнавали «свои» пушки. Услышим — бум, бум, бум, сразу команда: все в укрытие! Спрячемся, снаряды разорвутся, и дальше занимаемся своими делами. Особых потерь мы от этих налетов не несли, видимо они имели чисто психологический характер.
Не только наша бригада, но и весь корпус получал молодое пополнение, танки. С новым пополнением прибыли хорошие ребята. Среди них — Василий Брюхов, впоследствии Герой Советского Союза, мой хороший друг. И после войны и сейчас мы часто переписываемся, созваниваемся, он теперь генерал в отставке. Со временем я назначил Васю ротным, а потом, еще до конца войны, он стал командиром батальона. Отлично воевал. Позже его батальон первым встретил американцев. Пришел с танковым взводом лейтенант Иван Константинович Васадзе. Раньше он воевал в танковом батальоне одной из стрелковых частей, а когда в батальоне осталось два-три танка, их передали нам. Часть ушла на переформирование. Такие переброски последних танков всегда практиковались на фронте. Васадзе мне нравился своим спокойным, деловым характером. Был немногословен и удивительно смел в бою. Позже он стал моим заместителем. Иду перед строем молодого пополнения. Надо с каждым познакомиться, в глаза посмотреть, чем он дышит. Гляжу — знакомое лицо. «Сашка, ты?» — «Я, товарищ командир». Оказалось, Саша Бурцев, мой старый знакомый. Я его пацаном помню. «Дяденька, возьмите на фронт», — просился он еще в Урюпинске. Сашу я, как мог, старался беречь, пока он опыта не набрался. Вначале дал ему танк начштаба батальона. Потом он тоже хорошо повоевал. Немцев жег. Много отличных офицеров появилось в батальоне.
В это же время в корпус приехал член Военного совета фронта генерал-полковник Сусайков. Проводил совещание с офицерами от комбата и выше. Вызывает: «Командир первого батальона 170-й бригады». Я вышел, докладываю: «Батальон отмобилизован, полностью укомплектован новой матчастью». Как раз только что пришли танки с 85-мм орудиями. Мой батальон единственный в корпусе получил их. Продолжаю: «Проведены занятия с офицерами, батальон находится в полной боевой готовности».
Он на меня смотрит:
— Как давно командуете батальоном?
— С Корсунь-Шевченковской операции.
— Почему все еще старший лейтенант?
Я говорю:
— Это вопрос не ко мне, видимо, молодой еще.
— Какой чин по штату положен на должность комбата?
— Подполковник.
— Правильно, замкомбата — майор, командир роты — капитан. А вы старший лейтенант, занимаете эту должность.
Сусайков подозвал комбрига Чунихина, шепчется с ним. А я же не глухой тогда был, что-то слышу. Сусайков:
— В чем дело?
Чунихин ему отвечает, что вот, мол, посылали представления не раз, кто-то задерживает.
После перерыва опять вызвал меня:
