Там тоже дали от ворот поворот иди, мол, учись; надо будет - призовут. А мне не терпелось! Думали-то как? Два-три месяца, и война закончится! Я - снова в военкомат. Попал на прием к военкому, он - ни в какую. Я буквально со слезами на глазах умолял! Наконец он сказал: 'Ладно, но на фронт я тебя не пошлю. Пойдешь в Томское артучилище'. Обидно, конечно, но иного выхода не было. Пришлось согласиться, и уже в конце июня, начале июля я попал в юргинские лагеря. Там прошел мандатную комиссию, был зачислен в училище.
Помню первые стрельбы из 76-мм полковой пушки по движущейся мишени. Деревянный макет танка на длинном тросе тащила грузовая машина. Я с первого снаряда его разбил. Капитан Епифанов, командир батареи, говорит: 'Не может быть. Давайте второй макет'. Потащили. Я и его с первого снаряда разбил. Он матюгнулся: 'Больше ему снарядов не давать, а то останемся без макетов'. Удавались мне стрельбы и на винтполигоне. Что такое винтполигон? Это макетик местности, рядом с которым стояла 37-мм пушечка. В канал ствола вставлялся ружейный стволик и свинцовыми пульками мы учились поражать цель. Справедливости ради скажу, что ни тогда, ни после хорошо стрелять из пистолета и винтовки так и не научился. Из пушки получалось, а вот из личного оружия почему-то нет... Конечно, настроение у курсантов было паршивое. Мы не могли понять, почему наша армия отступает. Ведь перед войной трубили: 'Малой кровью на чужой территории!' Некоторые говорили, что это стратегия такая. Но я тебе скажу, чтобы руководство или Сталина обвинять в этом? Нет! Упаси Бог!
Вот так четыре месяца проучились, а когда под Москвой сложилось тяжелое положение, меня и еще 150 курсантов погрузили в эшелоны и отправили на фронт. Приехали под Москву. Ребят 'покупатели' сразу расхватали, а нас, человек 20-25, то ли самых молодых, то ли наиболее подготовленных, опять посадили в теплушки и отправили в Краснодар, в пехотное училище. Мы месяц были в дороге! Оборванные, грязные, те, кто постарше, заросли щетиной. Вид был, мягко говоря, непрезентабельный. Построились мы на плацу, вышел начальник училища, пожилой, высокий, худощавый, холеный генерал. Прошел вдоль нашего строя, осмотрел нас и резко бросил: 'Мне таких курсантов не надо!' На другой день 'покупатели' расхватали нас по разным частям, и я стал наводчиком 50-мм ротного миномета. Надо сказать, что участь наша незавидная - минометчик находится в порядках пехоты, но если пехотинец может за кочкой спрятаться, то ты вынужден работать на коленях. Мина летит всего на 400 метров, слабенькая.
Мы немного постояли на переформировке, потренировались в стрельбе, и в конце декабря пошли в Темрюк грузиться на рыбацкие сейнера. Керченский десант... Я еще с детства очень хотел служить на флоте. Почему хотел? Как я сейчас думаю, из-за брюк 'клеш' и бескозырки. Но как же меня укачало, пока мы шли из Тюмрюка в Камыш-бурун! Матросы говорят: 'Сынок, ты давай спирта глотни, селедкой закуси, легче будет'. Я об этом и думать не мог! Сейнер и так пропах этой рыбой! Вылез на палубу, прислонился к мачте... Травил по-страшному. Тут налетели немецкие самолеты. Один сейнер ушел под воду, второй... всего девять сейнеров потопили. Я стоял и молил, чтобы бомба попала в мой, чтобы не мучиться, потому что казалось - страшнее морской болезни ничего в жизни нет...
Высадились очень удачно. Попрыгали в ледяную воду, вскарабкались на берег, по нам почти не стреляли. Керчь мы освободили буквально за несколько часов. Через пару дней в роте осталась примерно половина личного состава. Остальные были ранены или убиты. Минометы были разбиты. Двое суток мы были не у дел, а тут наши захватили три или четыре немецких орудия. Сколотили расчеты. Мы быстро разобрались в немецкой системе, развернули орудия в сторону немцев и несколько часов били по их позициям, благо проблем со снарядами не было - рядом высились штабеля с боеприпасами. Потом нас раскидали по разным частям. Я попал на недельку-две в разведку, но видно, не показался там. Что я? - зеленый юнец, 17 лет... Поставили меня наводчиком 82-мм миномета. Пробыл я там недолго, месяца два, наверное. 22 марта, в день моего восемнадцатилетия, меня тяжело ранило и контузило недалеко от Владиславовки. Лечился в госпитале, располагавшемся в Ессентуках. Оттуда в конце лета 1942 года меня направили в 36-й Гвардейский стрелковый полк 14-й Гвардейской стрелковой дивизии. Вот там я уже начал воевать по своей основной профессии - стал наводчиком 'сорокапятки'. Пехота, да и мы свои пушки называли 'Прощай, Родина' или 'Смерть расчета'. За те четыре месяца, что я пробыл под Сталинградом, мой расчет 5 раз полностью сменился, а меня не задело ни осколком, ни пулей. Вот что значит судьба. Как на роду написано - так и будет.
Ну что сказать о боях под Сталинградом? Дивизия форсировала Дон севернее его и четыре месяца вела бои по расширению плацдарма, отвлекая немцев от города. 1 сентября, помню, стояли мы во втором эшелоне. Рано утром только встали, кто умывался, кто брился - видим, низко-низко, мимо нас летит немецкий биплан 'Хеншель', как мы тогда их называли. Ну, все давай по нему палить. Он пошел на снижение и плюхнулся. Мы - к нему. Одна пуля в него попала и та прямо в сердце летчику! На втором сиденье съежился, как нам потом сказали, майор разведотдела какой-то немецкой части.
В ходе боев мы захватили часть села. Вроде называлось оно Осиновка, но точно я сейчас не помню. Дневали мы в подвале, а продукты нам привозили по ночам. Это был завтрак, обед и ужин. Днем никто не мог пробраться. Однажды нам привезли тушу барана. Ни хлеба, ничего не было - одно мясо. На нашей половине, метрах в 150 от подвала, где мы сидели, догорал дом. Я нарезал баранины в котелок и пошел пожарить ее на этом пепелище. Подхожу. Спокойно шел во весь рост, ни одного выстрела не было. Ставлю котелок на угольки, и в это время по ним пулеметная очередь - трах! Брызги огня во все стороны! Мой котелок падает набок, я отскакиваю метров на пять за кирпичную стенку. Мысль, что меня чуть не убили, не возникла, думал я в этот момент только о перевернутом котелке и вытекающем из него жире. Постоял- постоял, и пошел, пригнувшись, спасать еду. Только руку к котелку протянул - опять пулеметная очередь по углям! Я опять отскочил за стенку. Понятно, что если бы хотели убить - убили, а так просто развлекаются. Бог с ним, с котелком, решил вернуться к своим. Пошел, прячась за этой кирпичной стенкой. Сначала она была выше меня, потом в мой рост (я еще шел спокойно). Постепенно она сходила 'на нет', а когда стала сантиметров 50, я вдоль нее пополз. Только стенка кончилась, гляжу, летит немецкий самолет. Не долетая до меня, сбрасывает бомбу. Я понимаю сейчас, что он не в меня бросал ее, а просто на нашу территорию. Но летела-то она прямо в меня! Не долетела метров 50, наверное... Огромный взрыв - облако пыли, дыма... Я, прикрываясь этим облаком, рванул к своему подвалу, до которого оставалось совсем немного, и нырнул головой вниз. Удачно - ничего не сломал, не повредил. После этого я уже днем жарить баранину не ходил. На следующую ночь мимо нас прошли пехотинцы. Мы их спрашиваем: 'Что? Отступаете?' - 'Нет, нас меняют', обманули, наверное. Вскоре появилась группа солдат. Часовой крикнул: 'Стой, кто идет?!' - Молчат. - 'Стой, стрелять буду!' и за автомат, а он не стреляет! ППШ чем плохи? Если чуть песок попал или чуть ржавчина появилась отказывал. Часовой вбежал к нам в подвал: 'Вставай! Немцы!' Тут уж другой команды не надо. Я как был в носках, так и выскочил - сапоги остались там, а панораму прихватил. Немцы уже рядом, лупят из автоматов: 'Алле, рус, вперед!' Они тогда еще свое превосходство чувствовали, издевались над нами, а мы бежим. Ракеты бросают, светло, как днем... И вот одна ракета падает на дорогу в метре от меня и горит. В ее свете я превратился в отличную мишень. Упал. Только она погасла, я рывком и - через Донец. А в руке панорама! Сапоги там оставил, но панораму вынес. Утром нас - в особый отдел. Ко мне претензий нет - панорама с собой, а командиру взвода лейтенанту Кузнецову сказали: 'Если пушки не вернешь, пойдешь под трибунал'. Пошли ночью, зацепили пушки, подтащили на веревках к берегу Донца без единого выстрела. С крутого берега сбросили их на лед. Тут немцы открыли по нам огонь, но поздно - мы уже были под прикрытием берега и тащили орудия к себе.
Запомнился еще случай с подкалиберными снарядами, произошедший в селе Петровка. Эти снаряды появились у нас в конце 1942 года. Дали их две штуки на орудие, предупредив, что они засекречены. А мы их потеряли. Дело было так. Местные жители, или партизаны согласились ночью провести нас в тыл противника, с тем, чтобы одновременной атакой с фронта и тыла овладеть этим селом. И вот батальон, усиленный нашим взводом 'сорокапяток', минометным взводом и взводом ПТР, ночью по оврагам и буеракам завели в тыл немцам. С рассветом мы пошли в наступление и легко овладели половиной села. А те, кто атаковал с фронта, откатились назад, и мы оказались в мешке. Правда, сами этого еще не знали. Ребята разошлись по хатам, кто бриться, кто мыться. А я с одним парнем, Подкорытов его фамилия, остался у орудия. Глядим, километрах в двух появились немецкие машины. Ты можешь только глазами их есть, а сделать ничего не можешь. Они подъехали метров на восемьсот, из них стали выпрыгивать пехотинцы, которые, спешившись, двинулись в нашу сторону. Свист пуль все усиливается и усиливается. Стали они по брустверу щелкать. Мы спрятались в окопчик. Посидели, чувствуем, что пока мы тут будем сидеть, немцы придут и нас голыми руками возьмут. Выскочили из окопчика, спрятались за орудийный щит. Немцы близко.
