такой случай. Немцы отошли за реку Нугрь. Мы выдвинулись вперед и начали окапываться, занимая позиции у малозаметной, но нанесенной на карту дороги. Окопы копаем во ржи, метрах в пяти от кромки поля. Копают все - от командира батареи до станинных. Водители для 'виллисов' тоже укрытия копают. Рожь высокая, нас за ней не видно, а первый выстрел бронебойным сделал, и она ложится - можно стрелять осколочным. Вдруг видим, 'виллис' едет мимо нас прямо к немцам. Остановился. Вылезает майор: 'Эй, бойцы, кто ваш командир?' - А там все разгоряченные, командиры взводов торопят солдат, ругаются, немцы того гляди в контратаку пойдут - видно, пехота накапливается, бронетранспортер подошел. Старший сержант Чичихин, вологодской богатырь: 'Что кричишь? Кого тебе нужно?' - 'Ты как разговариваешь?! Кто командир?!' - 'Лейтенант Рогачев'. - 'Давай его сюда!' - 'Товарищ комбат, там вас какой-то майор зовет'. - 'Какой еще майор? Какие у него погоны, артиллерийские или пехотные?' Майор уже кричит: 'А ну немедленно ко мне!' Я выбегаю на дорогу, жара, пот градом, портупея, полевая сумка, бинокль болтаются: 'Командир батареи лейтенант Рогачев!' - 'Какой полк?' - '1513-й истребительный'. - 'Что вы делаете?' - 'Оборудуем огневую. Немцы готовятся к атаке'. - 'А впереди кто?' - 'Никого нету'. - 'Как никого? А где штаб Родина?' - 'Вы проскочили поворот. Вам надо было километрах в полутора отсюда направо свернуть. - 'А точно?' - 'Точно'. - 'А ну, садись в машину'. Он развернул 'виллис', мы отъехали метров 500 в тыл, где его поджидали еще несколько машин. В них сидели какие-то люди в защитных комбинезонах без знаков различия. Я подошел, смотрю, сидят Жуков, командующий фронтом Петров. Жуков спрашивает: 'Кто такой?' 'Лейтенант Рогачев, командир 3-й батареи 1513-го истребительного полка'. 'Что вы делаете?' - 'Оборудуем огневые позиции'. - 'Где штаб 30-го Уральского корпуса?' - 'Так вы проскочили'. Он как на них зыркнул - 'Давай, продолжай. Смотри, никого не пропускай'. - 'Будем стоять насмерть'. Они умчались, а я вернулся на батарею. Вскоре прибыл посыльный на мотоцикле с приказом сосредоточиться в таком-то районе - нас отводили на переформирование.
Когда Жуков попал в опалу и про него начали говорить, какой он подчас был плохой, как не жалел людей, я под Новый 72-й год написал ему поздравительную открытку. Пожелал ему доброго здоровья, написал, что мы, офицеры, его ценим и всегда помним. Напомнил про этот случай на Курской дуге. Попросил его книгу с автографом. Вскоре меня вызвали и вручили ее. Там многие генералы безуспешно пытались получить автограф, а я получил... Пойми - без потерь войны не бывает, а ему ставились такие задачи, при выполнении которых невозможно было считаться с потерей какого-то полка или дивизии. Так что я всегда ценил Жукова.
На отдыхе стали немножко в себя приходить. Пришло пополнение - новые расчеты, новые пушки. Полк получил звание гвардейского и сменил номер на 357-й.
Примерно в начале октября собрали офицеров и объявили, что полк будет переформироваться в истребительно-противотанковый, но на Су-76. Его офицеры должны будут пройти трехмесячную переподготовку. Было сказано, что те офицеры, которые желают переучиваться, должны дать согласие, остальные будут откомандированы в распоряжение командующего артиллерии Красной Армии. Я подумал, поговорил с оставшимися в живых ребятами и решил, что на этих самоходках я воевать не буду. Мы же видели во время Курской битвы, чего она стоит, эта Су-76. Пушка ЗИС-3 малоэффективная, броня тонкая, сверху она даже не прикрыта от минометного огня. Горели они... Их так и называли Горьковские свечи. 'Сорокапятка' на земле, чуть что, можно спрятаться, а из самоходки не выберешься.
В конце ноября я был откомандирован. Приехал в Москву в управление кадров. Думал, что удастся устроиться в батарею 152-мм орудий или хотя бы на самоходки с этим орудием. Я же на них учился. Не тут- то было! Оказывается, когда истребительные полки формировали, был издан приказ, устанавливающий нам полуторный оклад, премиальные за каждый подбитый танк (командир орудия 500 рублей, наводчик - 300, и так далее), но также запрещавший использовать артиллеристов ИПТАП в других родах артиллерии. Даже после госпиталя они должны были направляться только в истребительно-противотанковые части, никуда больше. Мы об этом не знали. Мне дали предписание направиться в распоряжение командующего артиллерией 5-го механизированного корпуса, а там меня назначают опять командиром истребительной противотанковой батареи 45-миллиметровых орудий 1-го мотострелкового батальона, 2-й механизированной бригады, 5-го мехкорпуса. Разница между ИПТАПом и противотанковой батареей мотострелкового батальона существенная не в плане выполняемых задач, а в плане подчинения. ИПТАП подчинялся командующему артиллерией корпуса. Он ставил задачи, а уже командир полка распределял батареи для их выполнения. Здесь же батарея непосредственно подчинялась командиру батальона, который придавал ее той или иной роте. Но он же не артиллерист! Своих-то он и бережет, и награждает, а ты им только расчищай дорогу и не вздумай отойти.
Расчет 'сорокапятки' ведет огонь.
В бригаде был дивизион 76-миллиметровых пушек, но вакансий в нем не было. Правда, пообещали перевести, но так этого и не сделали. Пришли орудия и расчеты. Помню, много было грузин - боевых ребят. Командир орудия Какабадзе, наводчик - Барбакадзе, заряжающий - Сарадзе. Славян тоже много было. С учений вечером идем. Я командую: 'Песню запевай!' Сначала грузинскую споют, потом белорусскую, потом украинскую... Интернационал был.
Поначалу новое пополнение боялось - 'сорокапятка', 'Прощай, Родина'. Я им говорил: 'Чего вы боитесь? 'Сорокапятка' - это же артиллерия, не то что пехота!'
Под Новый год по тревоге погрузились в эшелоны и поехали на Украину. Разгрузились в районе Фастов - Казатин и пешком совершили ночной марш до города Сквира, а это примерно тридцать километров. Оттуда нас на машинах перебросили под Белую Церковь.
В начале января нам объявили, что корпус входит в состав создающейся 6-й танковой армии. Вместе с ней мы участвовали в Корсунь-Шевченковской операции. Начали наступление от большого села Тыновка. С командиром моего батальона Иваном Рыковым у меня отношения не сложились. До войны он был майором милиции в Саратове, был призван, и уж как-то так сложилось, что назначен на должность командира батальона, хотя не имел соответствующей подготовки. Он был трусоват и все время свой командный пункт располагал не менее чем в километре - полутора от передовой. У связистов провода не хватало! Только и знал, что командовать: 'Батарея, вперед!!!' Руководил, не зная обстановки. Я все время говорил: 'Что вы командуете, где мне орудия ставить?! Я-то лучше на месте вижу. Хотите, чтобы меня уничтожили в бою? Я же вам никакой пользы не принесу'. - 'Как ты смеешь мне противоречить?!' и так далее. И вот под Тыновкой пошли в наступление. Впереди на высоте стояли скирды соломы, под которыми немцы сделали пулеметные гнезда. До них было примерно полтора километра, но мои разведчики их обнаружили. Обнаружили мы и взвод 75-миллиметровых орудий и еще до начала артиллерийской подготовки открыли по ним огонь, заставив расчеты разбежаться. Комбату я сказал, что нельзя на высоту бросать нашу пехоту, поскольку, когда пехотинцы поднимутся на высотку, пулеметы их скосят. А он под этим делом меня не послушал, дал приказ: 'Батальон, вперед!' Пулеметчики подпустили нашу пехоту метров на 50-100 и расстреляли в упор. Батальон потерял убитыми и ранеными почти 400 человек. Высоту мы взяли. Шли мимо - лежат молодые и пожилые... У меня такая злоба закипела. Я по его адресу прошелся. Ему стало известно, что я, командир батареи, считаю его виновником гибели людей. За эту операцию ни я, никто из батарейцев не были награждены. Он порвал двенадцать наградных листов! Когда бои закончились, ко мне приехал представитель из особого отдела корпуса: 'Александр Васильевич, я хочу с тобой поговорить. Ты был в бою?' - 'Был'. - 'И какое твое мнение?' - 'Мнение как оно было, таким и осталось. Никто его не изменит. Безрассудно бросил батальон на пулеметы'. 'Кто виноват?' - 'Командир батальона!' Мы уже вышли на реку Прут, когда пришел приказ построить личный состав батальона для участия в заседании военного трибунала. Построились на полянке между домами. Стол, сукно. Выходят и объявляют: 'По такому-то делу проведено расследование и установлено то-то и то-то'. Рассказывают, как он себя вел, как злоупотреблял спиртным, как погубил батальон и так далее. Сорвали с него погоны, ордена, а он их себе три или четыре штуки уже повесил. Приговор: 'Командира батальона майора Рыкова разжаловать и приговорить к высшей мере наказания расстрелу'. Мы обалдели. Ну он, конечно, выступил: 'Прошу мне дать возможность оправдаться, в бою искупить вину кровью'. Они ушли на совещание. Потом выходят, объявляют: 'Трибунал решил майора Рыкова разжаловать, лишить наград, высшую меру наказания заменить тремя месяцами штрафного батальона'. Вот после него назначили толкового комбата. Ну вернемся к Тыновке. В первый день
