Замполиты. Взгляд из окопа
Мы ехали в Москву на 50-летие Победы. В купе нас было четверо. Все из разных городов России и Украины. Случилось так, что мы представляли и разные рода войск: летчик, танкист, пехотинец и артиллерист. Жалели, что не было среди нас моряка: вот кого интересно бы послушать. Ребята подобрались сухощавые, жилистые, на вторую полку вскакивали, как молодые, без лестницы, хотя каждому было далеко за семьдесят. Сразу же в купе установилась атмосфера равноправия, фронтового братства, доверия, взаимопонимания и, конечно, юмора — будто это не купе вагона, а блиндаж или землянка. В выражениях не стеснялись, шутки и подначки сыпались из уст каждого, как фрукты из рога изобилия. На войне все были командирами среднего звена: батальона, дивизиона, эскадрильи. Как раз те, кто непосредственно воевал и, пройдя жернова войны, чудом уцелел. Ранения и контузии — не в счет.
Редко встречается, чтобы бывалые фронтовики с любопытством слушали друг друга. Атут мы до тонкостей выясняли особенности боевой деятельности летчика и танкиста, пехотинца и артиллериста.
Про свой род войск каждый знал все, а вот действия других родов войск наблюдал издали, со стороны, или судил о них по тому, как сражались с ним немецкие танки, самолеты, артиллерия, пехота — это уж не со стороны, это каждый на собственной шкуре испытал.
— Как успевает увидеть и поразить цель, летя на большой скорости, летчик-штурмовик, тут и по своим шарахнуть можно, — спрашивает пехотинец у летчика.
— А что, не шарахали, что ли? — горестно включаюсь и я в разговор. — У меня однажды чуть сердце не разорвалось, когда наши штурмовики жгли наши же танки. Те слишком вперед вырбаЛись, летчики и приняли их за немецкие.
— Ну как, берет мандраж, когда на тебя танки несутся? — ехидно интересуется у меня танкист.
Парирую:
— Я с пушкой — в окопе да замаскирован, а ты — по открытому полю несешься. Пока ты разглядишь меня в прыгающую щель, я и влуплю тебе подкалиберным!
Все сочувствовали комбату-пехотинцу. Ему ведь на войне больше всех доставалось. Все били по нему, а он, бедный, вечно в грязи, под гусеницами и снарядами, под пулями и минометным огнем. Сколько этой матушки-пехоты, царицы полей, полегло за войну!..
Наступила ночь, приготовились спать и свет уже выключили, а разговорам все нет конца, и в темноте долго еще продолжались заинтересованные расспросы и рассказы.
— Ребята, а из вас, случайно, никто не комиссарил? — обратился к нам летчик-штурмовик. — А то ненароком обидишь кого. — Убедившись, что в купе только строевые командиры, летчик продолжил: — Если уж кому и жилось на войне, так это политработникам. Летать не летали, а ордена получали. Да еще более высокие, чем мы. Помню, мне за первые вылеты «Отечественную войну» дали, а нелетающему замполиту — орден боевого Красного Знамени отвалили. Единственный орден, которым ни в каких войсках не награждали политработников, — это полководческий, «Александра Невского». Видно, знали его учредители, где находились политработники во время боя.
Вступил в разговор танкист:
— Точно, и у нас замполиты в бой не ходили. Ему даже танк не положен был, хотя у зама по строевой танк был. И потом, он же не танкист, а партаппаратчик. Но награждали их, как и у вас, летчиков, а то и чаще.
— Наши больше возле кухонь отирались. Я батальон веду в атаку, а эта троица: замполит, парторг, комсорг — в тылах сидит, вроде бы о питании печется; будто без них старшина не пошлет кухню, когда стемнеет, — недовольно отозвался о своих политработниках комбат-пехотинец.
— Ау меня, — включился и я в разговор, — хитрющий замполит был. И вредный. На передовую за три года так ни разу и не сходил. Все при штабе, на кухне да в тылах: продукты для себя выискивал или обмундирование поновее. И парторга с комсоргом — молодых офицеров — все время при себе держал. Для них передовая как бы запретной зоной была, тоже ни разу нас не посетили. Видно, такое указание сверху у них было. Только и знали все трое, что политдоне-сения в полк строчить. Уж чего они там в них сообщали, не знаю.
— А в газетах и книгах все они — герои, — проворчал кто-то в темноте.
— Так ведь газеты-то они и печатали, да и книгами сами ведали. Вот своего брата да самих себя и прославляли.
— Что верно, то верно, — согласился я, — большинство пишущего народа из комиссарской шинели вышло.
— Я как-то написал в газету, а мне: «А роль политрука почему не отразил?» А что я отражу? Как он в тылу сидел, пока мы воевали? Ан нет! Все равно: «Покажи его героем, иначе не напечатаем».
— А и верно, почему до сих пор никто о них правду не написал? Боятся, что ли? Но ведь теперь-то можно правду сказать!
— Да, напиши ты правду! Они сразу все и окрысятся: «Мы за Сталина в атаку ходили!» — категорично вмешался комбат-пехотинец. — Их же много, они почти все выжили. Посчитай, сколько комбатов погибло и сколько их. Да все начальниками после войны стали — в райкомах и обкомах только они. Как писали неправду в войну, что в атаку ходили с криками «За товарища Сталина! Вперед, в атаку!» — так большинство народа до сих пор и считает. А ведь на самом-то деле никто во время атак про Сталина и не вспоминал. Была короткая команда: «Вперед!» Ну, матом иногда добавляешь для убедительности. Разве там было время для агитации? Поэтому кто ныне кричит, что он в атаку «За Сталина» ходил, сразу скажу: из газет взял, ни в какую атаку он не ходил, даже на передовой не был. Кстати, в атаку не ходили, а бегали, да еще как: если не успеешь добежать до вражьей траншеи, то все пропало. Уж я-то знаю!
На этой печальной ноте и затих разговор. Один за одним все заснули. А мне не спалось, растревоженный темой, в темноте, под стук колес предался воспоминаниям. Вспомнил и политработников своего дивизиона. Наверное, Карпов, мой замполит, опять на встречу приедет…
Вернулся я со встречи домой и под впечатлением услышанного решил сам описать боевые эпизоды, а заодно и о своих политработниках правду сказать. А то ведь действительно, как сказал один из моих попутчиков, на века утвердится миф о повальном героизме комиссаров в Отечественную войну. А я из собственного опыта знаю: политработники, с которыми я общался на фронте, за исключением нескольких человек, в боях не участвовали и никакого героизма не проявляли. Многие из них были бездельниками и трусами. Они только и умели цидульки-доносы писать, распоряжаться, надзирать — и ни за что не отвечать.
Когда я был еще взводным и даже когда командовал батареей, я почти никогда не общался с замполитом дивизиона. У нас с ним были разные сферы обитания: я постоянно находился на передовой, вместе с пехотой, а он — в тылах дивизиона. Но когда я стал командовать артиллерийским дивизионом, мне уже небезразлична была деятельность политработников в моем дивизионе. Однако, к великому моему огорчению, вместо деятельности я обнаружил полнейшую их бездеятельность. О том, как я пытался исправить это положение и как старался восполнить этот изъян, и пойдет речь. Но сначала несколько слов о политработниках в батарее — составной части дивизиона.
В начале 1942 года в ротах и батареях была упразднена должность политрука, а политико- воспитательную работу возложили на общественников — неосвобожденных парторгов, исполнявших другие служебные обязанности. Обычно это были тыловые сержанты — члены партии. Их подбирали и формально избирали парторгами. Это были люди малограмотные, совершенно не подготовленные к серьёзной политико-воспитательной работе. Образовательный уровень политработников был очень низок. В нашей дивизии (официально-документально) 65 % политсостава имели двухклассное образование. Такой партиец рассуждать мог как взрослый, с жизненным опытом человек, но квалифицированно заняться воспитательной работой не мог. Они занимались своими служебными обязанностями, а вся их партработа, в лучшем случае, сводилась к написанию плана партийной работы под диктовку по телефону парторга батальона — кадрового политработника. Сержантов из строевых подразделений, которые находились на передовой и непосредственно воевали, на должности парторгов не брали, какой смысл: сегодня назначили, завтра его убило, а нужен более-менее постоянный человек.
