Перед нами была пробка из подбитых машин.
Кузнецов обложил пехоту по матушке и крикнул: «Сачки! Мы вам покажем, как воюют гвардейцы!» Дал приказ продолжить движение вперед.
И когда мы появились из-за поворота, то попали под точный артналет.
Потери наши были больше 50 %… И даже этот случай бойцы Феде простили…
Непростой был человек. Евреев не любил, но при мне на эту тему много не разорялся. Хотя мог позволить себе ляпнуть что-нибудь такое: «Ты что там с орудиями встал?! Палестина тебе там, что ли!?»
На Одере, в районе Глейвице, подъехали к переправе.
Весь берег завален трупами после неудачной переправы и ликвидации немцами плацдарма, захваченного ранее нашими стрелками.
Одер в том месте был шириной метров триста.
На том берегу нашей пехоты уже не осталось. Федя мне приказал переправиться с одним орудием на немецкий западный берег и закрепиться.
Я спросил его: «Товарищ майор, я что, один плацдарм держать должен? Кто-нибудь еще будет?»
В ответ: «Нет. Надо будет, мы тебя с этого берега поддержим!»
Переехал по понтонному мосту на противоположный берег. Семь человек, одно орудие, половина БК…
Без связи… Сразу за нами саперы расцепили понтоны и увели их в сторону.
Одним словом, пустили нас помирать смертью храбрых, «на живца».
Когда ночью до нас добралась полковая разведка с соседнего плацдарма, мы долго не могли поверить, что до сих пор живы.
А пустить мою батарею под танки впереди пехоты для командира дивизиона тоже было плевым/делом.
Впереди немецкая деревня.
Кузнецов дает приказ: «Двигай туда, займи деревню и дай зеленую ракету, что деревня наша!» Приказ получен. Без разведки движемся вперед.
А за домами немецкие танки…
— Кто из ваших солдат, командиров орудий, наводчиков, водителей вам наиболее запомнился?
— Помню почти всех, с кем пришлось служить вместе в разное время.
В декабре 1943 года, когда я прибыл на передовую и принял под командование взвод, двумя моими расчетами командовали Воловик и Батурин.
Командир второго орудия Воловик, парень 26 лет, москвич, человек образованный и культурный, до войны успел закончить учительский институт и готовился преподавать историю в люберецкой школе. Очень смелый боец.
Первым расчетом командовал старший сержант Батурин, бывший токарь Челябинского тракторного завода. Старожил дивизиона, воевал в нем с лета 1943 года. Командир был толковый и волевой, но обладал тяжелым своевольным характером. Человеком был грубым и самолюбивым, с суровым нравом, всегда пытался подчеркнуть свою исключительность, держался уверенно, жестко, а порой — нагло. Командовать таким человеком было непросто.
И Батурин, и Воловик после ранений возвращались на батарею, что само по себе было героическим поступком. Ведь добровольно к нам никто не приходил.
Старший сержант Строкач, мой помкомвзвода, умевший ладить с людьми. На него я всегда мог положиться.
Младший лейтенант Володя Пирья, пришедший к нам в конце 1944-го. Погиб нелепо, подорвался на собственной гранате.
Командир орудия Мальков. Добрый, но умевший быть строгим. Солдаты его любили и доверяли ему. Своих и чужих солдат он называл «милок», так Малькова все на батарее звали Милок. Погиб в конце сорок четвертого года. Немцы просочились на батарею, и Малькова ранило разрывной пулей в шею.
До санбата его не довезли.
Мой ординарец и связной Никитин, казавшийся мне пожилым в его 46 лет. Простой человек, отличавшийся природным тактом, умом и естественной добротой. У него был сын на фронте, мой одногодок, так он заботился обо мне, как о своем родном сыне.
Наводчик Ковалев, до войны работавший помощником шеф-повара в хабаровском ресторане, знаток французской и китайской кухни. Возил с собой коробку красного дерева с набором невиданных нами кулинарных инструментов. Все мечтал попасть служить поваром в обслугу к какому-нибудь генералу. Но никаких попыток изменить свою фронтовую судьбу Ковалев не предпринимал, а честно воевал наводчиком «сорокапятки». Это достойный поступок.
Командир четвертого орудия Рахматуллин, из Татарии, погибший в конце войны.
Водитель Зайко, бывший моряк. Прекрасный солдат и товарищ, один из лучших водителей дивизиона. После ранений вернулся в дивизион. Редкий случай, чтобы шофер, который везде нарасхват, захотел из госпиталя возвращаться в часть, где ему предстоит почти ежедневно «выскакивать» на прямую наводку. А выдвигаться на позицию и сниматься с нее часто приходилось под немецким огнем.
Лейтенант Волосов, воевавший до ранения в гаубичном полку и после госпиталя попавший в ОИПТД. У нас был снова ранен. Надеюсь, что выжил.
Старшина батареи Алимов, пришедший к нам из роты ПТР. Веселый, смелый, разбитной, кадровый солдат призыва 1940 года.
Опытный наводчик, бывший учитель из казахстанского Чимкента Хайрулла Керимбеков, с которым я был дружен.
Своеобразной личностью был сержант Кокотов. До войны — доцент пединститута. В войну был капитаном, командиром зенитной батареи, охранявшей штаб армии. Импозантный, представи-тельный, интеллигентный, внешне напоминал генерала. Угодил в штрафную роту, но благополучно пережил свой срок в ординарцах у ротного командира штрафников. К нам пришел сержантом.
Хитрый был человек. Дошлый. То у него перед боем срывало дульный тормоз с ЗИС-З, то горючего для тягача не осталось. Умел выживать этот товарищ.
Командир орудия Синельников, кубанский казак, кавалер двух орденов Славы. Прекрасный охотник. Мимо нас как-то гнали колонну пленных, и среди них Синельников увидел «власовца», служившего у немцев ездовым. Оказалось, что это его бывший сосед по станице. Синельников сильно избил соседа-предателя, но убивать не стал и другим не дал.
Еще раз повторюсь, что помню многих, и еслитфодолжу сейчас дальше перечислять, то вы быстро устанете.
— Какие потери нес ваш ОИПТД?
— За полтора года моей службы в дивизионе в строю осталось не больше 25 % первоначального состава, но это включая штабных.
Из моих солдат, из декабрьского состава 1943 года, выжили и довоевали на батарее только Воловик, Никитин, Батурин, Зайко. Из семи командиров взводов, воевавших в дивизионе в начале сорок четвертого, выжил я один.
Взводных лейтенантов убивало у нас очень часто.
Потери истребителей танков были действительно тяжелыми.
В январе 1945-го мы вели бои местного значения. Дивизион сильно потрепало.
От моей батареи осталось одно орудие и семь человек личного состава.
На переправе через Одер мы потеряли четыре пушки и тридцать солдат, и это считалось небольшими потерями.
Когда 1 мая 1945 года дивизион входил в Моравскую Остраву, то в нем оставалось восемь «трехдюймовок» ЗИС-З и полсотни солдат…
И люди у нас еще продолжали гибнуть в первые майские дни сорок пятого года. Несколько человек батарея потеряла уже 5 мая во время поисков утерянного Знамени дивизии в чешских лесах, в стычках с
