Я просто похолодела, представив, что он мне не поверит.
— Я тебе дам конфетку, — сказал шпион, — если ты сходишь по одному адресу, это совсем рядом.
Я поняла, что он хочет от меня избавиться.
— Но я должна дождаться…
— Ты же сказала, что пришла раньше, вот за это время и сходи…
Враг был коварен. Я мучительно соображала, но потом вспомнила, что шпионы очень плохо разбираются в психологии наших детей. Конечно же, он и не думал меня бояться. Ему бы и в голову не пришло, он не наш человек. Может, он хотел меня отправить на явочную квартиру!
Я много знаю про шпионов, мне даже дворник тетя Фатима рассказывала, как она в войну шпионов ловила. Ну, не про многих она, конечно, рассказывала, а только про одного, которого сама обезвредила. Она его по кепке узнала: не наша на том шпионе кепка была, вот она и догадалась. Правда, тетя Фатима с тех пор ко всякому, кто в странной кепке ходит, приглядывается. Она на заводе перед пенсией стрелком в охране работала, там тоже одного иностранца схватила. Хотел без пропуска на завод пройти, за деньги. Правда, инженер из двенадцатой квартиры потом сказал, что просто этот иностранец проходную завода со станцией метро перепутал. Вошел в проходную, увидел турникеты и женщин в форме и пять копеек давал, как положено. Но тетя Фатима все равно была уверена, что это просто хитрый шпион. И вот теперь пришла моя очередь показать свою бдительность.
— Хорошо, дяденька, я схожу…
Он стал писать записку. Свернул ее. Назвал адрес.
— Отнесешь эту записку, но только прямо в руки. Если ее не окажется дома… — Он скрипнул зубами, по чему я догадалась, что ту, которой может не оказаться дома, ожидает очень страшная участь.
Записку я прочитала сразу же, как только отошла от него на почтительное расстояние. Вот ее текст:
«Микки! Мне не нравится твое поведение. Учти, я человек самолюбивый и за себя смогу рассчитаться. И тогда кое-кому не поздоровится. К».
Итак, записка только подтвердила все мои подозрения. Значит, это была связная, и агент К с ней хочет за что-то разделаться. О, как мечтала я встретить милиционера или хотя бы дворника, который может посвистеть в свисток. Но вместо этого мне встретилась Верка Бучкина, которая волокла на спине мешок с макулатурой. Ну что бы встретить кого другого, только не Верку! Эта Верка самая отчаянная трусиха во всем нашем классе. Она боится не только мальчишек, учителей и двоек, но и болезней. В первом классе достаточно было сказать ей, что она умрет (а кто из нас не умрет?!), как она начинала плакать. А теперь Верка вечно что-нибудь перевязывает — то щеку, то палец, то ногу, то руку. Зимой, когда все ходят в сапогах, ноги Верка не перевязывает, потому что из-за сапог все равно не видно, перевязана у нее нога или нет. Зимой она перевязывает руку или глаз (дескать, ячмень вскочил). Так как же я могла посвятить трусливую Верку в мои планы! Но она могла послужить мне связным.
— Все собирают бумагу, а ты, Самухина, как всегда, гуляешь! — начала Верка преувеличенно больным голосом.
— У меня особое поручение! — сказала я. — Даю тебе пять с половиной минут, чтоб ты дошла до школы и привела ко мне в приказном порядке кого-нибудь из нормальных людей… Живо! Желательно мужчин! Еще лучше, если б Бурляева. Он сильный.
— Мне не успеть, я слабая, — сказала Верка. — А тут еще мешок тащи…
— Мешок оставишь.
— Да, а если из пятого «а» стащат? — заныла Верка.
— Дело государственной важности, — сказала я так, что Верка испуганно заморгала.
Но никуда бежать ей не пришлось, потому что судьба послала мне не кого иного, а громадную силу в образе самого Бурляева. Не иначе, как телепатия.
— Бурляев! Какое счастье!
Бурляев мой злейший враг, это еще со времен стенгазеты, но в данном случае он был самый что ни на есть нужный для меня человек. Я молча протянула ему записку. Он читал полчаса (он вообще плохо читает).
— Понял?
— Дура ты, — сказал Бурляев и взвалил на плечи свой мешок.
— Неужели ты не понял, что это записка агента К к своей связной?
— С ума сошла! — сказал Бурляев.
Тут уж я не выдержала и сказала Бурляеву все, что я думаю о нем самом и о его умственных способностях, не забыв упомянуть, что хоть верблюд большой и горбатый, но голова у него маленькая и он ни на что, кроме плевания, не способен. Это на Бурляева тоже не подействовало. Пришлось льстить.
— Витечка, пойми, на кого же мне рассчитывать, как не на тебя! Ну кто у нас еще такой сильный, смелый и решительный! Ну кто из нас так дерется!
Бурляев растаял. Я победила. Быстренько я набросала ему план действий. Он должен был пойти в сквер и следить за агентом К. Верка Бучкина вызвалась сопровождать меня к неизвестной агентке. От такой трусихи я этого не ожидала и поклялась впредь защищать Бучкину от обвинений в трусости. Мешки с макулатурой мы прислонили к дому и разошлись по заданиям.
Милиционер повстречался нам почти у самого дома связной. Верка бросилась к нему, даже не согласовав этого вопроса со мной, своим идейным руководителем.
— Дяденька, там шпион! — проорала Верка на всю улицу. — Он встречается со своей связной, от которой получает получки. Вернее, получки он дожидается, а она не хочет ему платить за его шпионство.
Милиционер вытаращил глаза.
— Я подтверждаю все документально, — сказала я, выступив вперед, и рассказала ему все сначала. Милиционер спросил адрес связной, а когда его узнал, то хохотал, как сумасшедший.
— Так это ж Людмила Табачникова! — закричал он. — А дожидается ее Коля Сергеев. Идите, девочки, занимайтесь своими делами и не мешайте людям жить, а то я вас арестую.
Бучкина подпрыгнула, как заяц, на одном месте, а потом дала такого деру, что я не уследила даже направления, в котором она скрылась. А я? Я должна была снять с поста бедного Бурляева, который, наверное, натерпелся страху.
Кончилась эта история тем, что мешки с макулатурой пропали. Может быть, это сделал пятый «а», а может быть, и пятый «б» или пятый «в». Объединившиеся Бучкина с Бурляевым пошли доносить на меня всему классу, а я отправилась домой с твердым намерением умереть или хотя бы заболеть.
Но я почему-то не умерла. И не заболела. Не заболела даже после того, как наелась меду с малиновым вареньем (отвратительная смесь) и после этого босиком погуляла по Неве. Не заболела! Тогда я натерла висок и коленки наждачной бумагой и присыпала раны толченым синим карандашом. Получилось очень впечатляюще. Мама, придя с работы, чуть не умерла со страху. На все ее вопросы я отвечала очень уклончиво, потому что не могла же я рассказать маме про шпиона и про свой жгучий позор. Потом я так стонала и охала, что мама чуть не вызвала врача. Врача-то мне как раз и не было нужно, поэтому пришлось стонать потише, ровно настолько, чтоб врача не вызвали, но и в школу ходить не разрешили.
При всем при этом я не учла одной мелочи (ох, эти мелочи, они губили лучшие умы человечества), а именно: что Журавлина, хоть и стала старостой класса, больных посещала усердно, как и раньше. Явилась она и ко мне, и когда я стала рассказывать ей историю про шпиона, она только улыбнулась.
— Брось ты, Самухина! Тебе просто не хотелось собирать макулатуру, — сказала она.
Люблю я Журавлину или не люблю, но только если и не люблю, то потому, что она всегда права. Я верила в то, что «Коля» шпион, всего минут пять, когда пыталась доказать это Бурляеву и Бучкиной, а когда что-то доказываешь другим, то и сам начинаешь немножко верить. Это называется правдой художественного вымысла. Вы спросите, почему же я весь рассказ написала так, будто и вправду верила в шпиона? Так ведь это чтобы вам было интересно читать.
С тех пор я очень люблю собирать макулатуру, хотя… Ну, а вам разве не хочется встретить когда- нибудь настоящего шпиона и обезвредить его? И еще: я всегда и всем говорю, что Бурляев не только сильный, но и смелый, а когда называют трусихой Бучкину, я загадочно улыбаюсь: «Знали бы вы, какая она
