обычно приводятся выписки из воспоминаний первого адъютанта 6-й армии В. Адама. Нам тоже кажется целесообразным привести эту выдержку, ибо в нее должны быть внесены некоторые уточнения. В. Адам пишет: «Советские войска сражались за каждую пядь земли. Почти неправдоподобным показалось нам донесение генерала танковых войск фон Виттерсгейма (командир 14-го танкового корпуса). Пока его корпус вынужден был драться в окружении, оттуда поступали скудные известия. Теперь же генерал сообщил, что соединения Красной Армии контратакуют, опираясь на поддержку всего населения Сталинграда, проявляющего исключительное мужество. Это выражается не только в строительстве оборонительных укреплений и не только в том, что заводы и большие здания превращены в крепости. Население взялось за оружие. На поле битвы лежат убитые рабочие в своей спецодежде, нередко сжимая в окоченевших руках винтовку или пистолет. Мертвецы в рабочей одежде застыли, склонились над рулем разбитого танка. Ничего подобного мы никогда не видели. Генерал фон Виттерсгейм предложил командующему 6-й армией отойти от Волги. Он не верил, что удастся взять этот гигантский город. Паулюс отверг его предложение, так как оно находилось в противоречии с приказом группы армий „Б“ и верховного командования. Между обоими генералами возникли серьезные разногласия. Паулюс считал, что генерал, который сомневается в окончательном успехе, непригоден для того, чтобы командовать в этой сложной обстановке».
Все здесь как будто бы на месте. И удивление мужеству сталинградских рабочих, и даже поклон их мужеству, высказанные офицером противника. Но мы отметим, что, быть может, Адаму и фон Виттерсгейму и не приходилось видеть до прорыва к Сталинграду, как гражданские лица брали в руки винтовки и шли на немецкие танки. Скорее всего ни Адам, ни Виттерсгейм не знали, что происходило в Ленинграде, и, конечно, не знали, как мужественно встретили врага севастопольцы. Не армия, не моряки, а гражданское население Севастополя. Не видели они и других примеров мужества народных ополченцев. Но неправильно было бы вслед за Адамом считать, что Виттерсгейма ужаснуло мужество гражданского населения. Не рабочие в спецовках испугали его, а ясное понимание того, что в Сталинграде происходит нечто отличное от обычного хода событий после танковых прорывов. Он первым понял, что те преимущества, которые давали немецким войскам степные просторы, будут съедены городскими боями. А вдали от Германии, от стратегических баз, при невероятно растянутых коммуникациях, сражение в равных условиях может быть чревато и поражением, а поражение для армии, начавшей завоевательный поход на Волге, грозит неисчислимыми катастрофами, быть может, даже и поражением в войне.
Нет слов, прорыв танковых и моторизованных дивизий к Волге был очень опасен для всей обстановки на юге страны, но армии Юго-Западного и Сталинградского фронтов не были уничтожены противником, они были способны продолжать оборонительные бои, котла наподобие киевского или вяземского не получилось.
В связи с этим, по-видимому, имеет смысл обратиться к воспоминаниям другого немца, тоже участника Сталинградской битвы на всех ее этапах, офицера армейской разведки Иоахима Видера. Он ничего не говорит о Виттерсгейме, но передает ту атмосферу, которая царила среди высших немецких офицеров, располагающих информацией, не искаженной гитлеровской пропагандой. Даже удача в ходе Харьковской операции, окружение крупных частей советских войск, не радовала тех, кто заглядывал в будущее. Тогда уже немецкое командование располагало данными о том, что советская сторона начала вводить в бой крупные танковые соединения. Немецкие генералы видели, что советские военачальники научились вести маневренную войну, что отступление войск Южного фронта совсем не похоже на те отступления, которые совершались в сорок первом году. В то же время продвижение немецких войск, несмотря на то, что полоса их действий в сорок втором году значительно сузилась по сравнению с сорок первым годом, было слишком медленным, срывалось по срокам и не отвечало поставленным Гитлером задачам овладеть Кавказом и Волгой. «В ходе работы, – пишет Видер, – я убедился, что, начиная с весны 1942 года, обстановка на фронте изменялась под влиянием совершенно новых факторов, которые вначале вызывали у меня живой интерес, а затем гнетущую тревогу».
А изменилось вот что. 23 августа танковые и моторизованные дивизии прорвались к Волге, но в город не вошли. Пробитый коридор был перехвачен контратаками советских войск. С юга через Абганерово рвались на помощь 6-й немецкой полевой армии танковые дивизии 4-й танковой армии Гота, пытаясь отсечь 62-ю армию от города и опрокинуть 64-ю армию. Гот продвигался, но это продвижение стоило ему потерь и не вело к искомым результатам.
Отрезать и уничтожить 62-ю армию не удалось. До 31 августа она вела упорные оборонительные бои, сдерживая войска 6-й немецкой армии. В ночь на 31 августа она оторвалась от противника и отошла на средний обвод обороны города.
Однако вернемся назад. Итак, 23 августа командование 62-й армии, потеряв связь с некоторыми частями, было озабочено тем, какие принять меры, чтобы стабилизировать оборону. Прежде всего надо было найти полки из дивизии Казарцева. Эта миссия выпала на долю Крылова.
КП дивизии обнаружено было километрах в десяти от Карповки. Но Казарцев не мог доложить Крылову о ее состоянии. Выдвинутая по приказу Военного совета армии в направлении на хутор Вертячий, она снялась с занимаемых позиций и, находясь на марше, оказалась на пути немецких танков, в то же время подверглась сильнейшему удару с воздуха. Бой ее полкам пришлось принять в степи, где не было оборудовано никаких рубежей.
Казарцев докладывал Крылову:
– Когда мы увидели вдали какие-то бугорки, мы приняли их за копны убранного хлеба. Но бугорки двигались. В бинокль я различил, что это танки, и танки немецкие… Но их здесь не должно было быть. Если они здесь, то что же случилось на оборонительном рубеже? Мы начали их считать, досчитали до девяноста и перестали.
Дивизия приняла бой, но остановить танки не смогла, они рассекли ее надвое.
В тот же день, 24 августа, Крылов мог воочию убедиться, что комдив сделал все возможное, что не с его силами было остановить прорыв противника. На КП дивизии наблюдатели доложили, что по степи движется колонна автомашин. Крылов и Казарцев поднялись на пригорок. И без бинокля простым глазом было видно, что движется мотопехота противника. Движется по прямой к Сталинграду. В дивизии ни одного орудия, ни одного крупнокалиберного миномета. Бессилен комдив, и бессилен заместитель командарма. Под рукой и в Карповке ничего не было, а здесь и тем более. За одной колонной вторая, третья. Их сопровождали танки, с воздуха прикрывали «мессершмитты». Безнаказанное движение. Но нет! За горизонтом послышался залп эрэсов, затем увидели девятку Илов. Бойцы дивизии кричали «ура!». Но, видимо, слишком малые силы встали на пути движения моторизованных частей. Бой скоро замолк.
В ночь на 31 августа командование фронтом отдало приказ об отходе 62-й.
Николай Иванович не раз возвращался в своих размышлениях к этому моменту, и каждый раз он приходил к одному и тому же выводу, что Андрей Иванович Еременко припозднился с приказом, недооценил опасности, понадеялся, что временное окружение частей 14-го танкового корпуса, прорвавшихся к Волге, закончится их разгромом.
Командующий армией Лопатин поставил вопрос об отводе армии 25 августа, предполагая, что отход может быть совершен при более или менее благоприятных обстоятельствах и будет выиграно время для закрепления на позициях среднего обвода обороны города. Не надеясь на решительность в этом вопросе
