издается указ, обязывавший всех ходить в церковь в воскресенье и праздничные дни. Специальные указы регламентировали поведение прихожан в церкви: они должны были во время богослужения стоять «в безмолвии» и слушать проповеди «со всяким благоговением». Запрещались в церкви «разглагольствования» и подача челобитных должностным лицам.
Наконец пришло время отправляться подданному в лучший мир. Царские указы не относились безразлично и к судьбе умершего. Где его хоронить? На этот вопрос отвечал указ: «внутри градов не погребать». Исключение допускалось только для «знатных персон». В чем хоронить? В гробах, выдолбленных из толстых сосновых деревьев — запрещалось, равно как запрещалось сколачивать гробы из дубовых досок. Строительный материал для гробов определяли указы: разрешалось использовать доски и стволы деревьев менее ценных пород.
Законодательство Петра отличалось не только регламентарным характером, но и публицистической направленностью. Каждый указ, составленный царем, не ограничивался установлением какой-либо нормы, он обязательно убеждал подданного в целесообразности, разумности ее введения.
Петр однажды записал афоризм, вытекающий из его рационалистических взглядов: «Выше всех добродетелей рассуждение, ибо всякая добродетель без разума — пуста». Царь, обращаясь к разуму подданного, считал необходимым прибегать к «рассуждению», мотивируя целесообразность той или иной меры практическими выгодами. Излюбленным словом, чаще всего встречающимся в мотивировочной части петровских указов, были слова «понеже» и «для того». По наличию этих слов можно почти безошибочно установить, что автором указа был Петр.
Почему хлеб надо было убирать косами вместо серпов? Петр разъясняет: «понеже» уборка новым способом выгоднее — «средний работник за десять человек сработает». Почему гонт надо изготовлять из бревен, а не из досок? «Для того», поясняет царь, что из бревна получается 20-30 гонтин, а из доски только четыре-пять. Какая нужда заставила приступить к строительству обводного Ладожского канала? Петр и здесь не упустил случая дать объяснение: «Понеже всем известно, какой убыток общенародный есть сему новому месту (то есть Петербургу) от Ладожского озера».
Петр, однако, не уповал на магическую силу своих разъяснений. Более того, царь не верил, что разума его подданного достаточно, чтобы усвоить целесообразность той или иной меры. Недостаток разума должен был компенсировать страх. Всякой новой норме сопутствовало принуждение, причем в России оно, по мнению Петра, было тем более необходимым, что она отставала от передовых стран Западной Европы: к принуждению прибегают даже в таком «заобыклом» государстве, как Голландия, тем паче оно необходимо у нас, «яко у новых людей во всем». «Сами знаете, — делился своими мыслями Петр с одним из сановников, — хотя что добро и надобно, а новое дело, то наши люди без принуждения не сделают». Поэтому почти каждый указ, регламент, инструкция заканчивается угрозой применения наказания.
В установлении меры репрессий Петр проявлял величайшую изобретательность. Их амплитуда колебалась от взыскания сравнительно мелкого денежного штрафа до конфискации всего имущества, от физических истязаний и ссылки на каторгу до смертной казни. За разговоры богомольцев велено взимать штраф, не выпуская из церкви, по рублю с человека; продавцов русского платья и сапог, равно как скоб и гвоздей, которыми подбивали русскую обувь, ждала каторга. Браковщики пеньки, укладывавшие в тюки гнилой товар или камни, подлежали казни. Чиновники коллегий за однодневный прогул подвергались вычету жалованья за месяц, а за каждый час преждевременного ухода из коллегии — удержанием недельного жалованья. Устанавливались наказания за не относящиеся к службе разговоры, волокиту и т. д. Петр предусмотрел и тот случай, когда какой-нибудь канцелярист не располагал средствами, чтобы уплатить штраф. Тогда он должен был отработать сумму штрафа каторжной работой на галерах.
Мера и характер наказания зависели от социальной принадлежности провинившегося. Составленный Петром «Устав воинский» для «начальных людей» предусматривал наказания, наносившие ущерб «чести», такие, как лишение чина и жалованья, шельмование, в то время как для остальных предназначались «обыкновенные телесные наказания» и «жестокие телесные наказания», то есть битье батогами и шпицрутенами, держание скованными в железа, клеймение, ссылка на каторгу, нанесение телесных повреждений: отрубание пальцев, руки, обрезание ушей и т. д. Многочисленные указы грозили беглым рекрутам, драгунам, солдатам и матросам смертной казнью, а тем, кто их приютил, — лишением чина и конфискацией имущества. За держание беглых крестьян помещик подвергался денежному штрафу, а беглый крестьянин — телесному наказанию.
Служебное рвение чиновников, выполнение многочисленных предписаний правительства всеми категориями населения — крестьянами, горожанами, духовенством и дворянами — стимулировались устрашающими наказаниями. Кажется, Петр-законодатель был одержим двумя взаимно исключавшими страстями: поучать, наставлять и наказывать, угрожать. Это дало основание великому Пушкину заметить, что Петр в одних случаях проявлял обширный ум, исполненный доброжелательства и мудрости, а в других — жестокость и своенравие. Часть указов Петра, «кажется, писаны кнутом», сказал поэт.
Петру казалось, что уже можно было пожинать плоды многолетних трудов: обеспечен выход к морю, введены новые учреждения, составлены для них регламенты, опубликованы сотни указов со всякого рода наставлениями. Казалось, что «часы», о которых он много лет мечтал, и стрелки, которые могли показывать «счастливое время», уже сконструированы и безотказно действуют.
На самом деле «часы» всякий раз давали обратный ход, как только стрелки двигались к воображаемому царем «всеобщему благу». Жизнь в антагонистическом обществе, основанном на жесточайшей эксплуатации, произволе и классовом угнетении, развивалась по своим законам, жестоко насмехалась над указами, объяснявшими, как лучше и проще всего добиться блаженства и довольства всех подданных. Вместо «гармонии» рождались новые социальные противоречия, вместо общего согласия — классовая борьба, которую не могли ни преодолеть, ни остановить новые учреждения, новые указы, новые регламенты.
Видел ли Петр противоречия между «добрыми порядками» на бумаге и далеко не добрыми порядками в жизни? Не только видел, повседневно наблюдал, но и по-своему пытался их преодолеть. Новых средств он не искал, всецело полагаясь на испытанную и, как ему казалось, оправдывавшую себя штрафную дубинку и репрессии. Штрафную дубинку он постоянно удлинял и увеличивал ее вес, чтобы наносимые ею удары стали более ощутимыми. Ужесточил он и репрессии, так что угрозы «лишить имения», «сослать навечно на галеры», «казнить смертью» стали чаще, чем прежде, появляться в указах.
Угрозы чиновникам, даже самого высокого ранга — сенаторам, — сыпались как из рога изобилия. В июле 1713 года Петр предложил сенаторам в трехмесячный срок произвести расследование пяти-шести важнейших доносов фискалов. Меру наказания он определил сам: виновников, «которые для своих польз интерес государственный портят», велено казнить. Зная, однако, что сенаторы совсем не склонны проявлять рвение при разоблачении казнокрадов, царь их предупредил: «И ежели инако в том поступите, то вам сие будет». Другим указом «всем чинам, которые у дел приставлены», запрещалось брать взятки, выступать подрядчиками. «А кто дерзнет сие учинить», того ожидали телесные наказания, конфискация имущества и даже смертная казнь. Чиновники, однако, «дерзали».
Собиратель преданий о Петре Яков Штелин записал один любопытный рассказ. За достоверность его поручиться нельзя, но он достаточно рельефно отражает эпоху, нравы и моральный облик государевых услуг.
Царю стало известно о каком-то московском стряпчем, отличавшемся двумя качествами, высоко ценимыми Петром: он досконально изучил все законы, а его бескорыстие было столь безупречным, что он предпочитал проиграть судебный процесс, чем выиграть его, если опекаемый им подзащитный был действительно виновен.
Петр пожелал лично познакомиться с законником, имел с ним продолжительный разговор о запутанных судебных казусах и, обнаружив в нем честного и знающего человека, назначил его главным судьей в Новгородскую провинцию. Через несколько лет царь узнает, что бывший стряпчий стал брать взятки.
— Я от тебя сего никогда не ожидал. Что же тебя к этому понудило?
— Не иное, как то, что я одним моим жалованьем за все свои труды и работу едва имел нужное пропитание, а для жены и детей не мог ничего приобрести, не вступая в долги.
— Сколько же, ты думаешь, надобно, чтобы ты был доволен, судил справедливо и не брал взяток?
