Каупервуд вернулся в Англию осунувшийся, усталый; Беренис быстро сумела заразить и его желанием побывать в Норвегии, где, как ни странно, он еще ни разу не был.
Вскоре он уже поручил Джемисону отыскать и зафрахтовать для него яхту. Но прежде чем Джемисону удалось что-либо найти, некий лорд Тилтон, узнав от Стэйна о намерениях Каупервуда, любезно предложил ему для поездки свою яхту «Пеликан». И вот, в разгаре лета, Каупервуд и Беренис оказались на борту яхты, плавно скользившей вдоль западного побережья Норвегии по направлению к фиорду Ставангер.
Яхта оказалась очень красивой, а Эрик Хансен, шкипер-норвежец, искусным мореходом. Он был могучего сложения, хотя и невысок ростом, румяный, с целой копной желтых волос, падавших ему на лоб. Его голубые, холодные, как сталь, глаза словно бросали вызов всем морям и непогодам. Его движения наводили на мысль об извечной борьбе с бурями: он ходил враскачку даже по земле, будто хотел всегда жить в одном ритме с морем. Всю жизнь он был моряком и всей душой любил эти прибрежные воды, изрезанные лабиринтом таинственных гор, что выступают на тысячи футов из морских глубин и уходят на тысячи футов под воду. Иные говорят, что горы эти образовались от сдвигов или трещин в земной коре; другие — что это застывшая лава вулканов. Но Эрик знал: эти берега и эту землю в незапамятные времена изрубили мечами грозные викинги — они могли проложить себе путь сквозь любые преграды, хоть на край света.
Беренис, глядя на крутые склоны, где далеко в вышине прилепились домики, не могла даже представить себе, как это их обитатели умудряются спускаться к проходящим судам, а потом взбираться к себе наверх. Да и зачем это им нужно? Все здесь казалось таким необыкновенным. Беренис была незнакома с искусством лазания по горам, которое норвежцу, по-видимому, пришлось изучить волей-неволей, беря пример с коз, перепрыгивающих со скалы на скалу.
— Странный край, — говорил Каупервуд. — Я рад, что ты привезла меня сюда, Беви. Но мне кажется, природа, создав эту страну такой прекрасной, обидела ее климатом. Днем в летнюю пору здесь чересчур много света, а зимой — чересчур мало. Слишком уж много тут романтических заливов и фиордов, слишком много голых скал. А все же, должен признаться, мне здесь очень нравится.
Беренис уже заметила, какой живой интерес пробудила в нем поездка. Каупервуд то и дело звонил и, вызвав к себе учтивого шкипера, засыпал его вопросами.
— Чем, кроме рыбы, промышляют здешние жители? — спрашивал он Эрика.
— Видите ли, мистер Диксон (под этим именем путешествовал Каупервуд), у них немало всякой всячины. Есть козы, и они продают козье молоко. Есть куры, а значит, и яйца. Есть коровы. Здесь часто судят о богатстве человека по тому, сколько у него коров. Есть, понятно, масло. Тут у нас упорный, выносливый народ: они добиваются с пяти акров такого урожая, что вы и не поверите. Хоть я и немного в этом смыслю и ничего особенного не могу вам рассказать, но они, право, живут лучше, чем вы думаете. И потом, — продолжал он, — большинство молодых людей в здешних краях учится мореходному делу. С годами они становятся капитанами, матросами или коками: ведь в норвежские гавани заходят сотни судов — и откуда и куда только не идут эти суда — во все порты и гавани мира.
Тут в разговор вмешалась Беренис.
— Вот что, по-моему, любопытно, — сказала она, — у них здесь всего немного, зато все — отличного качества.
— Вы правы, сударыня, — отозвался шкипер, — я и хотел это сказать. Видите ли, мы, норвежцы, научились довольствоваться тем, что у нас есть, — продолжал он с воодушевлением. — И мы знаем мир не по книгам, а как он есть на самом деле, хотя мы и любим книги и ценим ученость. У нас почти нет неграмотных, и хотите верьте, хотите нет, но в Норвегии больше телефонов, чем в Испании или Польше. Есть у нас и знаменитые литераторы, и музыканты — Григ, Гамсун, Ибсен, Бьернсон.
Каупервуд молча выслушал эти имена. Если подумать — как мало места занимала в его жизни литература! Надо бы взять у Беренис кое-что из книг, которые она читала.
А Беренис, заметив его задумчивость и полагая, что он, должно быть, мысленно сравнивает этот удивительный мир со своим собственным, шумным и беспокойным, решила перевести разговор на что- нибудь более веселое.
— Скажите, капитан, — спросила она Хансена, — а мы увидим лопарей, когда заберемся немного севернее?
— Конечно, сударыня, — ответил капитан. — Их сколько угодно севернее Тронхейма. Нам уже недалеко до этого места.
От Тронхейма яхта направилась на север, в сторону Гаммерфеста — солнце тут уже не заходило. По пути сделали несколько остановок — один раз у маленького скалистого выступа под названием Гротто, отрога большой горы. Здесь расположилась китобойная станция — крошечный поселок домов в десять.
Это были, как и всюду на побережье, просто каменные хижины с крышами, обложенными дерном.
Рыбаки Гротто имели обыкновение покупать уголь и дрова на судах, проходящих мимо в северном или южном направлении. И вот небольшая группа рыбаков окружила яхту. И хотя угля на яхте было в обрез, Каупервуд велел шкиперу выдать им несколько тонн, ибо почувствовал, что жизнь далеко не щедра к этим людям.
После завтрака капитан Хансен сошел на берег; вернувшись, он рассказал Каупервуду, что с далекого севера сюда прибыло племя лопарей, — они разбили стоянку примерно в полумиле от Гротто. Там около сотни лопарей с детьми и собаками, сказал он, и стадо оленей, тысячи в полторы голов. Беренис тотчас изъявила желание посмотреть на них. Тогда капитан Хансен спустил шлюпку и, прихватив с собой одного из матросов, повез Беренис и Каупервуда к стоянке лопарей.
Высадившись на берег, они увидели оленей, которые бродили вокруг разбросанных по всей долине чумов. Капитан, умевший кое-как изъясняться на языке лопарей, заговорил с ними; несколько лопарей подошли к прибывшим и, обменявшись с ними рукопожатиями, пригласили к себе в чумы. В одном чуме над огнем висел большой котел; матрос, заглянув в котел, заявил, что это «собачья бурда», но это оказалась похлебка из отличной жирной и сочной медвежатины, которой и угостили всех присутствующих.
В другом чуме теснились рыбаки и жители окрестных ферм: каждый год с приездом лопарей на их стоянках открывалось нечто вроде ярмарки, где они продавали продукты оленеводства и закупали припасы на зиму. Вдруг толпа зашевелилась, и какая-то лопарка протиснулась к гостям. Она поздоровалась с капитаном Хансеном как со старым знакомым, а он тут же сообщил Каупервуду, что эта женщина едва ли не богаче всех в этом племени. Потом лопари начали петь хором и плясать. Пили, ели, смеялись. Наконец Каупервуд и его спутники распростились с лопарями и вернулись на «Пеликан».
При свете незаходящего солнца яхта повернула обратно на юг. Тут, на виду у яхты, показалось-с десяток гренландских китов, и шкипер распорядился так поставить паруса, чтобы судну легче было лавировать среди них. И пассажиры и команда в волнении не сводили глаз с огромных животных. Но Каупервуда это необычайное зрелище интересовало куда меньше, чем то необыкновенное искусство, с каким капитан управлял своей яхтой.
— Вот видишь! — сказал он Беренис. — Каждая профессия, каждое ремесло, любой вид труда требуют умения и сноровки. Посмотри на шкипера — как он ловко подчинил яхту своей воле, а одно это — уже — победа.
Беренис улыбнулась, но ничего не ответила, а он глубоко задумался, размышляя о поразительном крае, который лежал перед ним. Как непохожи эти северные места на весь остальной мир, как чуждо им все, что связано с крупной промышленностью, с банками, — такой характер, такие устремления, как у него, Каупервуда, здесь вовсе ни к чему. Необозримый океан — вот кормилец здешних жителей, он дает им рыбу — основной источник их существования; поистине рыба их кормит, поит и одевает, дает средства возделать клочок земли и безбедно прожить остаток дней, вернувшись из морских странствий. И Каупервуд вдруг почувствовал, что эти люди получают от жизни больше, чем он, — столько здесь чистой, безыскусственной красоты, нехитрого уюта, столько простоты и прелести в нравах и обычаях; а у него этого нет, ни у него, ни у тысячи ему подобных, тех, кто посвятил себя погоне за деньгами, ненасытному стяжательству. Вот он уже стареет и лучшая пора его жизни миновала. А что впереди? Подземные дороги? Картинные галереи? Скандалы и ехидные заметки в газетах?
Правда, за время этой поездки он отдохнул. Но она подходит к концу, и теперь каждый час приближает его к тому, что никак нельзя назвать спокойным существованием: если все пойдет по-старому,
