со скамьи подсудимых под звуки голоса прокурора Минича, перечислявшего его преступления, он видел своих товарищей и себя, сдерживая возбуждение, ждущих появления короля Александра. Здесь, на месте судейского стола, находилась сцена, украшенная знаменами Сербской армии, прошедшими три последние войны. Многие из них были пробиты пулями, а на одном, центральном, виднелись стершиеся следы крови. Именно это знамя спас от рук врага его товарищ Миле Пантич, распоров себе живот он спрятал его в своей утробе, перевернулся на живот и умер. Под этими израненными и окровавленными знаменами победителей, на полу, были расположены знамена побежденных – турецкие, австрийские, немецкие и болгарские. Он, вспомнилось ему, предлагал вражеские знамена разбросать по шелковой дорожке, ведущей от дверей к сцене, чтобы, вступив в зал Дома гвардии, верховный главнокомандующий, король Александр, прошел прямо по ним. Начальник Военной академии, генерал Миливой Николаевич сказал ему: «Это было бы не по- рыцарски, капитан Михайлович!» Зал был украшен орденами и гербами различных войсковых подразделений, а также стоявшими в нескольких местах винтовками, сложенными в козлы. Король появился за несколько минут до полудня, генерал Николаевич с саблей наголо, парадным шагом приблизился к нему и отдал рапорт. «Бог в помощь, молодцы!» – сказал король, и стоявшие строем офицеры-выпускники в один голос ответили: «Помогай тебе Бог!» Хор Военной академии грянул государственный гимн… тут его мысли перескочили в еще более далекое прошлое… 1920 год, новогодняя ночь в белградском кафе «Свобода». Вместе с ним за столом его школьный товарищ Стефан Бохуницки. Квартет музыкантов заиграл гимн «Боже праведный», все, кроме Бохуницкого, встали. В кафе среди столичной избранной публики, депутатов парламента, министров, крупных торговцев и офицеров поднялся шум, суета. Капитан Рака, сидевший за соседним столом, закричал: «Что ты сидишь, свинья, когда играют гимн!» Поручик Бохуницки, прилично уже набравшийся к тому времени, встал и заплетающимся языком, обращаясь к нему, поручику Михайловичу, сказал: «Да здравствует Россия!» Чокнувшись с ним, Бохуницки продолжал: «В гробу я видал кафе «Свобода», если в нашем государстве нет свободы. Да здравствует Максим Горький!» На эти слова присутствовавшие повскакивали со своих мест, три офицера двинулись к Бохуницкому с ругательствами и угрозами. Он поднялся им навстречу, снял с предохранителя револьвер и, к всеобщему ужасу, три раза выстрелил в воздух и рявкнул: «Все по своим местам!» Затем приказал музыкантам: «Сыграйте-ка что- нибудь с Салоникского фронта для меня и моего друга Стефана!» Уже на следующее утро его вызвал на рапорт генерал Петар Мишич. Его посадили на гауптвахту на пятнадцать дней, отчислили из гвардии и отослали в Скопье. Поручик Бохуницки был послан на албанскую границу…
– …И пока таким образом, в самой большой тайне, вступив в сотрудничество с пособником оккупантов Миланом Недичем, он осуществлял подготовку к удушению народно-освободительного восстания в Сербии, Михайлович, чтобы замаскировать готовящееся предательство, уверял представителей партизан, что его четники никогда на них не нападут… – читал полковник Минич.
Воспоминания были прерваны раскатами грома. На улице хлестал ливень, в зале суда стало сумрачно. Шум дождя и частые раскаты грома вынудили военного прокурора Минича напрячь голосовые связки, поэтому, читая обвинительное заключение, он часто начинал кашлять и был вынужден пить воду.
Гром и блеск молний вызвали в памяти генерала картины артиллерийского прорыва на Салоникском фронте, а точнее, он вспомнил тот день, когда с тяжелым ранением, кровоточащий, он был перевезен в Салоники в госпиталь. Осколок гранаты ранил его в грудь. Лежа на носилках, он постоянно повторял: «Они были против глубоких окопов». Санитары, думая, что раненый подпоручик бредит, не придавали этим словам значения. В полковом лазарете, который в его мыслях переместился сейчас в зал суда, какой-то майор спросил его: «О чем вы говорите, кто был против глубоких окопов?» Он ответил ему с носилок полушепотом, боясь наказания, которое могло последовать: «Это моя вина, хотя я требовал». Майор склонился к нему: «Что вы требовали?» С большим усилием, ослабевший от потери крови, он тихо объяснил свою ошибку. «Я и просил, и приказывал своим солдатам копать как можно более глубокие окопы. А они были против. Говорили, что Сербия далеко и чем глубже они зароются в землю, тем труднее им будет потом добраться домой». Потом он потерял сознание и пришел в себя только в госпитале. Находясь сейчас в зале суда, а в мыслях блуждая далеко от него и от себя в своем нынешнем состоянии, он переместился из больницы в детство, вспомнив, как его класс ездил на экскурсию в Раковицу. И как только прояснились в перепутанном сознании какие-то образы, его вдруг пронзила мысль: «Генерал Недич ведь еще раз отправил меня на тридцать дней на гауптвахту». Он напрягся, чтобы вспомнить из-за чего и когда это произошло, и ужаснулся тому, что он забыл об этом важном событии. Его прошиб пот, и он едва не потерял сознание.
– Обвиняемый, вы хорошо себя чувствуете? – прервал чтение прокурора председатель суда Джорджевич.
– Да… хорошо, – он встрепенулся, почувствовав неловкость из-за того, что его состояние бросается в глаза. – Очень жарко, а с обвинением я знаком.
– С ним должен познакомиться и суд, и весь народ, – поддел его Джорджевич.
– Но и вы с ним знакомы. Что же касается народа, то он знает правду, – мысли его вдруг прояснились, и в нем пробудилась воля к борьбе.
– Продолжайте, товарищ прокурор, – сказал судья.
– Командиры четников в восточной Боснии поп Саво Божич, Цвиетин Тодич и другие заключили
