– Тристан…
А, когда она, наконец, встала, умылась и оделась, приготовившись сойти вниз, ей вдруг страстно захотелось ударить его ногой в самое больное место, потому что его слова все еще звучали в ее ушах. Поэтому она постоянно краснела и думала о том, заметят ли это другие, а ее румянец служил доказательством слов Тристана. Она это понимала, но не могла справиться с собой, и постоянно заливалась краской.
– Да, как алая роза, – прошептал Тристан, когда они спустились в зал. Она не удержалась, ударила его, но, конечно же, безрезультатно. – Прекрасная роза, – предупреждающе произнес он, – у нее есть шипы, но она от этого не становится бледнее.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Если бы не Гай, Женевьева непременно радовалась бы присутствию гостей.
Приближалось Рождество, снег укрыл землю мягким белым покрывалом, и даже несмотря на несколько мрачноватую обстановку, поводов для веселья было предостаточно. Ежевечерне Грисвальд устраивал ужины, один лучше другого, настоящие пиры. К дверям приходили мимы и менестрели, музыканты играли в Большом зале.
Лорд Гиффорд и остальные королевские посланцы собирались остаться в замке до Рождества. Женевьева не знала, какие разговоры велись между этим необычным гостем и Тристаном, но до нее начали доходить слухи, что де ла Тера просят явиться ко Двору. Она не знала ни для чего, ни когда он должен это сделать. Но пока люди короля были в Эденби, она не осмеливалась уточнять, ибо на ее вопросы он либо вовсе не отвечал, либо хмурился и холодно давал понять, что это не ее ума дело.
Им редко удавалось остаться наедине, только ночью в спальне, а ночи были такими, что уже ничего больше не имело для нее значения.
Ей нравилось наблюдать за Тристаном и Джоном, когда они разговаривали с Томасом Тайдуэллом. Они часто вспоминали былые дни и становились словно моложе, когда рассказывали о сумасбродствах и выходках кого-либо из друзей. Как правило, такие рассказы сопровождались громким веселым смехом.
И вот наступил сочельник. Двери раскрылись для торговцев, крестьян, йоменов, ремесленников, их жен и дочерей. В память о деяниях Христовых, Тристан вместе с дворовыми людьми омывал ноги немощных, бедных и обездоленных, и раздавал им медные монеты. По окончании этого ритуала отец Томас и отец Лэнг дали свое благословение, как бедным так и богатым, и сразу же после этого начинались танцы. Тесс, босоногая и разгоряченная, лихо отплясывала вместе с Тристаном, и когда он выпустил ее, она тут же была увлечена дерзким низкорослым Тибальдом. Гай уже было собрался пригласить Женевьеву, но ту во время выручил лорд Гиффорд, и она пошла танцевать с ним прежде, чем Тристан что-либо заметил. Женевьева была благодарна сэру Гиффорду за то, что тот избавил ее от страстных и крепких объятий сэра Гая.
И Женевьева, и Эдвина танцевали по очереди с крестьянами и ремесленниками, в то время как Тристан и другие рыцари кружились с крестьянскими девушками. Это был один из обычаев Эденби. В громадном котле был подан пунш. В эту ночь каждый мог вволю поесть, выпить и повеселиться.
Праздник удался на славу. А для Женевьевы все в этот вечер было каким-то особенным, сказочно радостным. И хотя она очень устала, легкое, пьянящее возбуждение не оставило ее. Священники удалились в маленькую каморку за кухней, чтобы обсудить некоторые вопросы теологии, а гости постепенно разбрелись по домам. Эдвина повела спать уставшую Энни. Сэра Гая давно не было видно. В Большом зале, у камина расположились Тристан, Джон, Томас Тайдуэлл и Женевьева. Она решила было оставить их, но когда поднялась и начала извиняться, Тристан взял ее за руку, привлек к себе и, вот она уже подле его ног, его руки мягко перебирали ее волосы, она оперлась спиной на его колени, слушала неторопливый мужской разговор.
В эти мгновения Женевьева ощутила, как ее сердце затрепетало, и ей страстно захотелось, чтобы она знала Тристана много-много лет до того позорного преступления, до того предательства.
– О, тебе нужно было видеть его лицо, – с улыбкой говорил Томас, – в тот момент, когда Тристан решил доказать своему отцу, что он превосходный наездник. Он решил оседлать самого большого жеребца, животное перебросило незадачливого всадника через себя, и тот угодил прямиком в кормушку.
Женевьева посмотрела на Тристана, нежно ласкающего ее по щеке.
– Мне еще не было и девяти! – запротестовал граф, – и к тому же я был младшим сыном. В то время мне это казалось хорошей идеей.
– Твоему брату это понравилось, – вспомнил Джон.
– Как и отцу. Когда тебя пороли, слышно было даже в Лондоне.
– Вот это мне бы не понравилось! – насмешливо заметила Женевьева, а Тристан посмотрел на нее, и усмехнулся:
– Могу себе представить, миледи!
– Это было полезно для тебя, ибо после этого ты научился обращаться с лошадьми.
– Да, и, кажется, Пирожок очень похож на того коня.
– Женевьева уже познакомилась с Пирожком достаточно близко, – улыбаясь, заметил Тристан.
Женевьева потупила взор и с удивлением обнаружила, что не может сдержать улыбки, казалось невозможным, то, что произошло между ними, может стать поводом для шуток. Ей было так уютно, она словно котенок свернулась клубочком у его ног и очень скоро ее начало клонить в сон. Тристан это тотчас заметил, встал с кресла и помог подняться ей.
Она не могла подавить зевоту, когда говорила:
– Спокойной ночи. – И тяжело опиралась на плечо Тристана по пути в спальню. Ей едва хватило сил, чтобы добраться до кровати, и она тут же закрыла глаза.
– Женевьева, ты же не можешь спать в обуви!
Его голос доносился до нее, как будто откуда-то издалека.
– Я не могу пошевелиться, – простонала Женевьева в ответ.
