к тому же вы, леди Женевьева, просто-напросто не являетесь женщиной.
С этими словами он закрыл дверцу, не взирая на бурные протесты Женевьевы.
На следующий день он сам пришел к ней, чтобы отвести к ручью. Она не сказала ни слова и шла, гордо подняв голову. Но как только Женевьева умыла лицо, она вновь почувствовала нарастающую тревогу, ибо, когда она обернулась, Тристан приказал ей опуститься на колени.
«Вот оно… Вот сейчас… Собирается ли он заколоть ее, зарубить насмерть или только покалечить?»
– Нет, – выдохнула она, собираясь с силами, чтобы стойко выдержать новые мучения, чтобы не показать ему свою слабость.
Тристан издал нетерпеливый звук и, положив руки на ее плечи, силой заставил опуститься. Это было ужасно… Она не могла его видеть, она не знала… Женевьева вся напряглась, ожидая, когда нож перережет ей горло, ошеломленная прикосновением его горячих бедер, прикасавшихся к ее спине. И тут ощутила, как его руки, бережно приподняв тяжелую копну ее волос, осторожно коснулись шеи… И вот уже гребень мягко скользит по спутанным прядям.
Стоя на коленях и дрожа от страха, Женевьева не могла защититься от возможной угрозы, но оставалась неподвижна, насколько ей позволяло ее мужество. Между ними не было произнесено ни слова, до тех пор, пока Тристан не закончил расчесывать ее густые локоны, и не сказал коротко, что она может встать. Девушка поднялась и уставилась на него. Тристан выдержал ее взгляд. Она все еще дрожала столь сильно, что боялась упасть. Он протянул руку, коснулся ее плеча, и казалось, был удивлен тем, как она сильно вздрогнула. В его взгляде явно читались и недоумение, и вопрос, и Женевьева невольно опустила глаза.
– Я… я думала, – начала она.
– Что же вы думали?
– Что вы собираетесь…
– Ударить вам в спину?
– Д-да.
Он помолчал мгновение, и затем негромко проговорил скорее усталым, нежели насмешливым тоном.
– Нет, миледи, нож в спину это скорее ваше поле деятельности, но не мое.
– Сэр, я и подумать не могла, что вас может заботить состояние прически пленного врага.
– И очень глубоко заблуждались. Эти волосы – настоящее сокровище и оно принадлежит мне.
Смятение охватило душу несчастной девушки, мысли лихорадочно метались, противоречивые чувства переполняли ее сердце. Она развернулась и побежала к карете. Впервые Женевьева вошла в свою необычную тюрьму добровольно, потому что остро почувствовала потребность остаться одной, разобраться немного в самой себе. И немало прошло времени, пока она успокоилась, хотя будущее по-прежнему представлялось ей угрожающе неясным.
Они подъехали к Эденби уже ближе к вечеру следующего дня, когда лучи заходящего солнца, окрасили все в золотисто-малиновые тона, а тени стали гуще и длиннее.
Женевьева очнулась от состояния полусна-полуяви, в котором она пребывала, забившись в угол кареты, при первых же звуках зычного голоса Тристана, отдававшего распоряжения людям на стене. Она сразу же поняла, где они находятся. Сердце ее захлестнула новая волна отчаяния. Это правда, он действительно захватил Эденби. Но все равно Женевьева отказывалась принять этот факт. Она не имела возможности выглянуть из кареты, но ее воображение рисовало ей страшные картины крепостных стен с установленными на них виселицами, на которых болтаются стражники, крестьяне и ремесленники. Без проблеска надежды, Женевьева снова задумалась о судьбе Эденби, Томкина, маленькой бедной девочки Энни!
Бедная девочка! Но ведь, даже граф Тристан де ла Тер, вероятно не способен причинить вред невинному ребенку…
Экипаж проехал через ворота. Женевьева чувствовала направление движения. Наконец, лошади остановились. Дверца кареты открылась, и в ней появился Тристан. На его устах играла веселая улыбка, темные, глубокие глаза загадочно блестели.
– Эденби, леди Женевьева, – он взял ее и высоко подняв, прошептал, когда Женевьева скользнула вдоль его тела и встала на землю. – Ваше время пришло, леди.
Она вырвалась из его объятий и глянула кругом в отчаянии; Тристан рассмеялся гомерическим смехом и взял ее за талию, вновь привлекая к себе.
– Разве у вас уже не осталось желания снискать мою милость? – насмешливо спросил он, – разве вы не собираетесь просить о милосердии, или, что еще лучше, поразвлечь меня, и тем самым спасти ваших людей от моего гнева и от чести повиновения ланкастерцам?
– Я никогда не просила! – огрызнулась она, но колени ее дрожали.
Люди, сопровождавшие Тристана и его пленницу в этой поездке, один за другим пропадали в глубине двора. Женевьева оглянулась, пытаясь определить, можно ли ей рассчитывать на какую-нибудь помощь… Но, увы, надеяться на это было бы бессмысленно. Они были одни, недалеко от дверей, ведущих в Большой зал. Кто там внутри? Ланкастерская деревенщина, испохабившая то, что раньше принадлежало Женевьеве?
– Вы войдете сами? Или мне вас внести? Мне очень жаль, но в таком случае вам придется подождать, пока я вами займусь, ибо сейчас мне необходимо решить некоторые, более срочные проблемы.
Женевьева развернулась и пошла к дверям, затем задержалась на мгновение.
– Ах, простите, я выбрала правильное направление? Или мне следует пройти в подвал?
– Возможно позже, – лениво ответил Тристан, и снова подарил ей свою белозубую улыбку, которая резко контрастировала с его бронзовым загорелым лицом. – Я ожидал этого вечера очень долго, целую вечность, миледи. Что же, могу потерпеть еще несколько часов.
