Ситтас снова фыркнул.
— В большей или меньшей степени. В большей или меньшей. Это не больно-то наполняет меня уверенностью. А разве его не убили в конце концов?
Велисарий пожал плечами.
— Да, когда он руководил сумасшедшим кавалерийским броском во время последнего сражения — которое, кстати, выиграла его армия, несмотря на то что король погиб на поле брани.
Велисарий хитро улыбнулся. Мгновение он испытывал искушение повернуться назад и посмотреть на своих телохранителей. Он был почти уверен, что, услышав, как их главнокомандующий называет «сумасшествием» рискованную вылазку, Исаак и Приский просто светятся торжеством.
Но он поборол искушение. Несмотря на то что он любил подзуживать Ситтаса из-за его закоренелого, неисправимого консерватизма…
«Проклятый динозавр», — пришла саркастическая мысль от Эйда.
…Велисарию также требовалась уверенность катафракта. Поэтому он сказал:
— Ты уже согласился, Ситтас — или нам нужно возобновлять этот спор? — что тяжеловооруженная конница не может противостоять на поле брани пешим стрелкам. Ряды конницы обязательно будут сломлены.
— Да, я знаю. Но это не значит, что мне должна нравиться эта идея. — Он поднял толстую руку — словно пытаясь защититься от нежелательной лекции. — И, пожалуйста, не надо мне снова рассказывать о Моргартене, Люпене и Морате и всех остальных местах с языческими названиями, где твои драгоценные шведские пикинеры в будущем выстоят против конницы. Меня уже тошнит от этих рассказов.
Ситтас постарался как можно точнее сымитировать интонации Велисария.
— «Когда стрелки перемежаются крепко удерживающей позиции пехотой, которая защищает их, пока они перезаряжают оружие, они разобьют любую конницу, которая выступит против них». Отлично, отлично, отлично. Я не стану спорить по этому вопросу. Хотя должен заметить, что это до тех пор, пока пехота не струсила и не бросилась бежать, — на этом месте в голосе Ситтаса прибавилось энтузиазма. — А когда пехотинцы видят, как на них с грохотом несутся катафракты, удается устоять лишь немногим.
Снова пришел ментальный импульс от Эйда.
«Упрямый, как бык. Лучше врежь ему разок или два. Или он весь день будет в мрачном настроении».
Хотя Велисарий пришел к тому же выводу, он решил не врезать, а объяснить. Хотя его следующие слова, возможно, прозвучали слишком поспешно.
— Я совершенно не спорю, что конница — могучее оружие. Нет ничего лучше для погони за врагом и завершения сражения — после того, как ряды противника будут сломлены.
Таким вот образом Велисарий провел следующий час или около того. Эйд брюзжал у него в сознании, а Ситтас ворчал рядом, расхваливая достоинства кавалерии при нужных обстоятельствах.
К тому времени, как Маврикий с Агафием подъехали обсудить очередную проблему, которая требовала незамедлительного вмешательства Велисария, Ситтас уже казался относительно довольным.
«Завтра придется все повторять», — кисло заметил Эйд.
Ситтас отъехал прочь менее чем через минуту после того, как Агафий стал объяснять, в чем суть проблемы. Интерес благородного греческого господина к обеспечению армии равнялся его увлечению пехотной тактикой.
«И как он умудрялся выигрывать хоть какие-то кампании?» — спросил Эйд.
Велисарий уже собирался ответить, но Маврикий, каким-то образом услышав ментальный разговор, сделал это за него.
Рожденный в семье фракийских крестьян катафракт посмотрел в спину удаляющемуся полководцу- аристократу. Возможно, это странно, но его лицо не выражало ничего, кроме одобрения.
— Все еще пытаешься сделать его счастливым? Потеря времени, парень, до тех пор, пока Ситтас лично не посмотрит на пехотинцев в парочке сражений. Но, по крайней мере, нам не нужно беспокоиться, что Ситтас сломается, получая урок. Только не Ситтас. Если в мире и есть более воинственный и яростный военачальник, то я его не знаю. В любом случае, кто знает, что случится в будущем? Может, Ситтасу и доведется возглавить один из своих любимых кавалерийских бросков.
К середине дня решения проблемы оставалось ждать недолго. Агафий обратился за помощью к Велисарию только потому, что трудность была чисто человеческой, а не технической, и он считал, что главнокомандующий должен заняться этим вопросом лично. Некоторые из персидских дехганов начинали негодовать и высказывали свое негодование вслух. Их мулы, нагруженные слишком большой для них ношей, сами подняли бунт. Мулов, в отличие от лошадей, нельзя гнать дольше определенного времени. Персидские мулы подошли к этой черте, как только солнце оказалось в зените, и устроили то, что в будущем станет называться всеобщей забастовкой. Более того, они устроили забастовку с солидарностью, которая получила бы неподдельное одобрение большинства доктринеров
Даже персидские дехганы знали, что бить мулов бессмысленно. Поэтому, повернувшись к менее устрашающим соперникам, они потребовали выделения места для их вещей на грузовых баржах, шедших вниз по Тигру. Месопотамские и греческие моряки, которые управляли этими судами — и не были дураками, — упорно игнорировали требования дехганов и держали баржи на безопасном расстоянии от берега. Поэтому…
— Они достают меня уже два часа, — пожаловался Агафий. — Я устал.
«Дехганы! — проворчал Эйд. — Единственные в мире, кто может заставить греческих катафрактов благородного происхождения казаться образцами сострадания к ближнему своему».
Велисарий повернулся к одному из курьеров. Мгновение колебался. Во время прошлых кампаний он всегда использовал для выполнения курьерских миссий старых ветеранов. Но во время этой Велисарий посчитал необходимым задействовать молодых отпрысков благородных семейств. Частично — чтобы успокоить аристократию Римской империи, которая постепенно начинала смиряться с династией Юстиниана. Но, по большей части, для того, чтобы смягчить аристократию персидскую, которая могла оскорбиться, если бы им стал передавать приказания простолюдин.
Стоящего перед ним курьера звали Калоподий. Ему было не больше семнадцати, и он происходил из одной из самых известных семей. У Велисария уже сложилось хорошее впечатление об этом умном и тактичном юноше. Оба качества делали парнишку хорошим курьером.
Калоподий тут же подтвердил его оценку. Лицо парня не выражало ничего, кроме спокойствия и внимания. Но в словах, которые он слегка растягивал на манер столичной знати, звучала определенная доля суховатого юмора.
— Я получал отличные оценки от учителей по риторике и грамматике, командир.
Велисарий улыбнулся.
— Прекрасно! В таком случае ты быстро сообразишь, как сказать Курушу, чтобы он немедленно отправлялся к реке и положил конец этому безобразию.
Калоподий величественно кивнул.
— Трудностей не возникнет, командир. Это похоже на то, как моя мама отправляла меня сказать сестре отца, чтобы она прекратила докучать конюхам.
Мгновение спустя он уехал, пустив лошадь легким галопом.
— Интересно, Александру Македонскому тоже приходилось мириться с таким бардаком? — задумчиво спросил Маврикий.
— Конечно, нет! — ответил Велисарий. — Он ведь был возрожденным Ахиллом. Кто же станет спорить с Ахиллом?
Номер не прошел. Несмотря на низкое происхождение, Маврикий и Агафий были хорошо знакомы с греческим эпосом.
— Агамемнон
Глава 7
Антонина смотрела на устройство с некоторым недоумением. Усанас — тоже, но со значительно большим.
