ужасно, и Фенька целый день восстанавливала хозяйке цвет лица с помощью льда из погреба, сметаны и пудры. Вечером приехал Воронин. Зина приняла его в гостиной – затянутая в черное бархатное платье, бледная, замкнутая и похожая, по словам подглядывавшей в замочную скважину Феньки, «на каменный статуй». Самого объяснения Фенька не слышала: граф и Зина не повышали голоса. Через десять минут Воронин вышел было, но с полпути вернулся.
– Хотели Зинаиде Алексеевне ручку поцеловать, так они не далися, – спешила рассказать подробности Фенька. – Вырвалися, еще больше побелели и ти-и-ихо так что-то сказали. Я не слыхала чего, но их сиятельство весь зеленый сделались, из дома как ошпаренный выскочили да кучеру закричали: «Пошел, мерзавец!» Тот – по лошадям, и только их и видели. А Зинаида Алексеевна как ума лишились – ну шмотья в двери выбрасывать… «Не надо мне! – кричит. – Ничего от него не надо, пусть ей дарит, пусть ей все отдаст!» Я голосю, в ноги ей бухаюсь. Хоть шубу, кричу, соболью пожалейте, ведь большие деньги плочены… Куды там! Полетела и шуба, и две ротонды лисьих, и салоп чернобурый… Слава царице небесной, до золотишка не добралась…
Настя повернулась к дому. Из-за запертой двери не доносилось ни звука.
– А как последнее выкинули – заперлися, – рыдая, поведала Фенька. – Я-то, дура, барахлишко побегла собирать и не заметила… А дверь-то хлоп – и все! Я – стучать, вопить… Откройте, кричу, грех это смертный…
– Что – грех?.. – одними губами спросила Настя. И опрометью кинулась к двери. Грохот кулаков по мерзлому дереву сотряс тишину дома. – Зина! Открой! Открой, это я, Настя! Отвори, бессовестная, что ты вздумала?! Отопри!
Дом молчал. Фенька снова завыла, зажав пальцами рот.
– Замолчи!!! – Настя спрыгнула с крыльца и, проваливаясь в снег, бросилась к черневшему в глубине двора сараю.
Стешка и Фенька, переглянувшись, помчались следом:
– Куда ты, куда?
Но Настя уже бежала обратно, едва удерживая в руках тяжелый топор-колун.
– Помогите! Окно выбьем!
– Ой, не нады-ыть… – снова заблажила Фенька. – Я лучше за дворником сбегаю, не смогете вы…
– Поздно за дворником! – Настя тяжело дышала. – Помоги мне!
– Да ты же не поднимешь его, дурища! – вскричала Стешка, но Настя уже волокла через двор обледенелый бочонок, валявшийся у забора.
Стешка и Фенька тоже вцепились в него, вместе прикатили под светящееся окно. Бочонок был поставлен на «попа», Настя, сжимая в руках топор, взобралась на него. Стешка, громко ругаясь от страха, держала качающийся бочонок, а Фенька благоговейно придерживала балансирующую на нем Настю за ноги. Чугунный обух ударил в окно. Брызнули осколки, затрещали рамы. Покачнувшись, Настя занесла топор снова, но на этот раз не удержала его. Тяжелый колун, сокрушая рамы, упал в комнату, а Настя свалилась с бочонка, увлекая за собой Стешку и Феньку. Платок сорвался с ее головы, прическа рассыпалась.
– Живы, Настасья Яковлевна? – шепотом спросила горничная.
– Жива! – Настя вскочила. – Быстрей, подсадите меня!
– Куда, бешеная?! Там осколки торчат!
– Я платком завяжусь! Да живее вы, курицы! Кому я говорю!
Настя завязала лицо платком, оставив лишь щель для глаз. Фенька нагнулась, подставив широкую спину. Настя взлетела по ней, как по ступенькам, и, путаясь в отяжелевшем от снега подоле платья, забарахталась на подоконнике.
– Подтолкните же!
Кинувшаяся на помощь Стешка тоже взобралась на спину горничной и, по-извозчичьи ухнув, так толкнула сестру, что Настя тут же исчезла в окне – мелькнули только ноги в меховых сапожках. Глухой звук падения, крики: «Зина! Зина, где ты?!» – и тишина.
Стешка, сидя в снегу, задрала голову. С сомнением посмотрела на ощетинившееся осколками окно. На одном из них повис красный клочок Настиной шали. Стешка вздохнула и перекрестилась:
– Ну, кобылища, подставляйся. Полезла и я.
Горничная, слезливо причитая, снова согнулась в три погибели. Стешка, пыхтя, перевалилась через подоконник, кулем плюхнулась на пол комнаты. Первым делом ощупала лицо, волосы.
– Степанида Трофимовна! – раздался плачущий голос снаружи. – А мне-то что делати?
Стешка высунулась в окно:
– К нашим беги! На Живодерку! Буди всех, кто есть!
На полу темнели следы сапожек Насти. Стешка помчалась в глубь дома, оглушительно взывая:
– Настька, Настька, где ты? Отзовись!
Ответа не было. Стешка ворвалась в большую нижнюю комнату. Ахнув, замерла на пороге.
На диване сидела Зина Хрустальная. Перед ней стояла Настя и молча, с остервенением трясла ее за плечи. Зина не сопротивлялась, ее голова с распущенными волосами безвольно моталась из стороны в сторону, из-под распущенного корсета была видна грудь, край рубашки. Глаза ее были плотно зажмурены.
– Живая она? – хватаясь за косяк, пискнула Стешка.
– Чего напилась, дура?! – вместо ответа выкрикнула Настя. Зина молчала, и Настя с размаху отвесила ей две пощечины. – Чего, я спрашиваю, глотнула? А? Говори же!
– Вот чего! – завопила Стешка, кидаясь под стол и появляясь оттуда с пустым стаканом.
Настя вырвала стакан, понюхала, побледнела:
– Керосин, что ли? Ах, дура несчастная…
– Хасия-я-я-м [21]… – заблажила перепугавшаяся Стешка.
Настя резко повернулась:
– Замолчи! Беги на кухню, ищи молоко!
Стешка с топотом понеслась на кухню. Там, в потемках, не сразу догадавшись зажечь лампу, принялась крушить Фенькины полки в поисках молока. Падали тазы и миски, бился фарфор, с грохотом катился по полу медный бидон, опрокинулась корзинка с яйцами, и липкое месиво растеклось по полу. Когда Стешка с корчагой молока примчалась в комнату, Настя уже сидела на диване, а Зина лежала поперек ее колен.
– Не могу больше, девочка… не могу… Оставь, хватит… – хрипло, со стоном говорила она.
– Можешь! – кричала Настя. – Еще раз надо! Ну! Пальцы в рот суй и давай! Давай, проклятая!!!
Два сдавленных звука, бульканье. Стешка, поморщившись, отвернулась.
– Тряпку принести?
– Потом. Давай молоко! – Настя откинула с лица волосы, протянула руку. Взяв стакан, тихим, свистящим голосом приказала Зине: – Пей, дрянь, не то задушу!
Зина молча начала глотать молоко. Стакан плясал в ее трясущихся пальцах, молоко бежало по подбородку, каплями стекало по черному бархату платья. Настя сидела рядом, глядя остановившимися глазами в стену.
Примчавшаяся на Живодерку Фенька сначала кинулась к Большому дому. Через пять минут буханья кулаками в дверь и истошных ее воплей на крыльцо вышла заспанная кухарка. Протирая кулаком глаза, она объявила, что «господа в гостях, сегодни никого не будет, а боле ничего знать не могём».
Фенька бросилась к Макарьевне. Та сразу же побежала будить Илью – единственного, кто ночевал сегодня дома. Илья не пошел к Федоровым, поскольку два дня назад поругался с одним из них на Конной площади из-за жеребца: дело чуть не дошло до кнутов. Спать одному, без Кузьмы, на широких нарах было одним удовольствием. Макарьевне пришлось довольно долго трясти Илью за плечо, прежде чем он открыл глаза.
– Чего там, дэвла?
– Парень, проснись! Илья, вставай! – Макарьевна со свечой в руке была похожа на испуганное толстое привидение. – Там у Зины вашей беда!
– Я-то при чем… – спросонья пробурчал было Илья и перевернулся на другой бок, но Макарьевна решительно сдернула с него одеяло.
