Тихо препираясь, они подошли к самому дому Толоконниковых. Забор закрывали ветви вишен, свешивающихся почти до земли. Яшка раздвинул их, уцепился обеими руками за кромку забора, подтянулся и уселся на забор верхом, вглядываясь в зеленые дебри сада. Через минуту он спрыгнул обратно, исподлобья взглянул на друзей и мрачно сказал:
– Ничего не выйдет. В саду сам Толоконников со всем семейством чай пьют. Прямо на веранде.
– Может, подождем? – неуверенно предложил Гришка. – Не до ночи же они сидеть будут…
– До ночи и будут, – уныло сказал Яшка. – Пока два самовара не выдуют – не уймутся, знаю уж. А ночью собак спустят. Тьфу, и что за невезуха такая… Влезь, погляди сам.
Гришка тоже взобрался на забор, раздвинул вишневые ветви. Со стороны дома был виден самоварный дымок, мелькала рыжая борода хозяина и синий платок хозяйки, слышались голоса.
– Нарочно уселся, змей рыжий! – сокрушался внизу Яшка. – С веранды прямо на крыжовник вид. И что за проклятье… Слезай, Гриха, пойдем уж. Может, завтра…
– А я знаю, что делать, – вдруг заявила Анютка.
Три пары глаз недоверчиво уставились на нее.
– Выдумываешь, милая, – неприязненно сказала Маргитка. – Что здесь поделаешь? Порчу, что ли, через забор на них напустишь?
– Я не ведьма небось, – улыбнувшись, сказала Анютка. – А вот позвольте-ка шалю вашу, Марья Дмитриевна.
Маргитка фыркнула, но шаль сняла. Через минуту над улицей взлетел негодующий вопль:
– Ты что же, шалава распропащая, делаешь? Отдай!!!
Поздно: шаль валялась в пыли, а Анютка с упоением топтала ее ногами. Маргитка кинулась было к ней, но Яшка, с интересом наблюдающий за Анюткой, поймал сестру за локти. Превратив шаль Маргитки в абсолютно непотребный, желтый от пыли ком, Анютка взялась за свой наряд. Зачерпнув жидкой грязи из чудом не просохшей лужи у забора, она, не жалея нового голубого ситца, щедро измазала платье. Затем взялась за рукав, крякнула, дернула – и платье украсила внушительная прореха. От изумления умолкла даже Маргитка.
– Ума лишилась… – пробормотала она, глядя на то, как Анютка обеими руками ерошит свои волосы, превращая их в воронье гнездо, проводит грязными от пыли руками по лицу, сбрасывает ботинки и забирается в лужу по самые щиколотки. Через пять минут она радостно сказала:
– Ну, все, готово.
Перед ошеломленными цыганами стояла невероятно грязная, босая, в изодранном платье и пыльной шали лохматая девчонка-нищенка.
– Господи, ты чего с собой сотворила-то? – ужаснулся Гришка. – Мать родная не признает!
– А мне того и надо! – Сквозь слой пыли блеснули зубы, Анютка рассмеялась. – Толоконниковы-то меня знают как облупленную, а так… Яков Дмитрич, ваш уборчик позвольте… То есть пошла я.
– Куда?!
– Да туда. – Анютка, прижимая к груди Яшкин картуз, двинулась вдоль забора, и Гришка понял, что она идет прямо к калитке.
– Ты что, бестолковая?! – Он кинулся было за ней, но Яшка придержал его за рубаху.
– Стой. Кажись, знаю я, что она выдумала. Садись-ка сюда, в кусты.
Втроем они устроились в густых кустах черемухи у забора. Наступила тишина. Совсем рядом в яблоневых ветвях свистела иволга. Со стороны щукинского дома проорал петух. Пахло мятой и шиповником, в кустах гудели пчелы. Маргитка еще некоторое время шепотом ругалась по поводу безнадежно пропавшей шали, но вскоре умолкла и она. А еще через минуту со стороны дома Толоконниковых послышался звонкий голос Анютки, поющей песню:
Глаза Гришки стали круглыми, как орехи. Он выронил изо рта соломинку, которую жевал все это время. Запинаясь, выговорил:
– Это… кто поет-то?
– Она, Анька… – пожал плечами Яшка. – Она же в церковном хоре поет, голос дай боже!
– А вот и ничего особенного, – тут же сказала Маргитка. Зеленые глаза ее сузились.
– Молчи, дура! У тебя и половины такого не будет. – Яшка восхищенно покачал головой, взглянул на Гришку. – Вот черт, девчонка-то… До чего додумалась! Уж если ты тут чуть чувствий не лишился, то Толоконниковы и вовсе ошалеют. Ну, с богом, живо на забор! Маргитка, жди тут! Ежели чего – свисти, как я тебя учил!
Маргитка согласно кивнула. Но едва парни скрылись за забором, как она быстро побежала вдоль забора к калитке Толоконниковых. Чистый голос слышался все ближе, и вскоре Маргитка увидела Анютку. Та стояла возле калитки в пыли, протянув Яшкин картуз в сторону забора, и пела романс. Вскоре вышла прислуга Толоконниковых, толстая рябая девка. Она открыла калитку и жестом пригласила Анютку войти. Высунувшись из куста, Маргитка видела, как та, робко кланяясь, приближается к веранде, как что-то отвечает на басистый вопрос хозяина дома и после этого, сложив руки на груди, запевает новое:
Маргитка вытянула шею. Кусты крыжовника за верандой чуть заметно качались, но Маргитка знала: Яшка с Гришкой стараются вовсю. «Вот интересно: успеют все ободрать или нет?» – подумала она. И в тот же миг над Большой Грузинской грянул визг:
– Ах, нечисти! Мелентий Силыч, гли-ка! В кустах-то! Ах, матушка пречистая, помогите-е-е!
Маргитка как ошпаренная выскочила из куста: заметили! За забором поднялись крик, вопли, ругань, к которым вскоре присоединилось яростное собачье рычание. Из калитки опрометью вылетела Анютка, за ней выбежали Яшка и Гришка. А вслед за ними вырвались, давясь лаем, знаменитые толоконниковские цепные кобели.
И началась погоня. Впереди всех, поднимая пыль и задрав юбку до колен, с отчаянным визгом мчалась Маргитка. За ней несся Яшка, прижимая к себе завязанную на животе рубашку с крыжовником, а позади бежали, взявшись за руки, Гришка и Анютка. Они заметно отставали: босая Анютка спотыкалась на каждом камне.
– Скорее ж ты, курица! – Гришка дергал ее за руку все сильнее: собаки нагоняли.
– Не могу я, Гри… Гри… Григорий Ильич… – простонала Анютка, хватаясь за грудь. – Мочушки нету… Все ноги сбила…
– Скорее, порвут!
– Бросьте меня, бежите сами…
– Еще выдумала! Ну, залетная, шевелись! Немного осталось!
Неожиданно Анютка с силой вырвала руку и остановилась.
– Ты с ума сошла! – завопил Гришка, кидаясь к ней, но было поздно: из-за поворота вынеслись огромные собаки со вздыбленными загривками. Гришка дико осмотрелся по сторонам в поисках палки или булыжника, но Анютка грозным жестом приказала ему не шевелиться и, глубоко вздохнув, шагнула навстречу собакам. Теперь уже не было сомнений: девчонка рехнулась от страха. Гришка все-таки успел поймать ее за подол, но Анютка резко вырвалась, опустилась на четвереньки прямо перед красными, оскаленными, роняющими пену пастями… и на всю Грузинку раздалось угрожающее собачье рычание, перешедшее сначала в лай, а затем – в захлебывающийся брех. Гавкала Анютка художественно, как настоящий сторожевой пес. Толоконниковские кобели растерянно заворчали, попятились. А когда Анютка, войдя в роль, кинулась на них на четвереньках, собаки повернулись и дружно бросились назад в переулок – только пыль взметнулась столбом. Стало тихо. Из-за заборов свесились головы обывателей. С другой стороны улицы потрясенно глядели Маргитка и Яшка. А Анютка села в пыль, закрыла лицо руками и расплакалась навзрыд. Гришка растерянно оглянулся на Яшку. Тот энергично закивал: мол, давай, утешай. Гришка подошел, сел рядом, тронул дрожащее плечо в прорехе платья.
– Что ж ты сейчас-то, глупая, воешь? Ты… тебе как в голову-то такое пришло?
– Батюшка покойный выучи-и-ил… – заливалась в три ручья Анютка. – Они охотник были, всегда говорили: собак бояться нельзя… Они – на тебя, а ты – на них, да кричи что есть мочи… Уж как я боялась, что вас схватят, господи-и-и…
– Ну, совсем дура! – только и сумел сказать Гришка.
