В. Дроботов
Босоногий гарнизон
Придет день, когда Настоящее станет прошедшим, когда будут говорить о великом времени и безымянных героях, творивших историю. Я хотел бы, чтобы все знали, что не было безымянных героев, что были люди, которые имели свое имя, свой облик, свои чаяния и надежды! Пусть же павшие в бою будут всегда близки вам, как друзья, как родные, как вы сами.
ВЕРБОВКА, 1942 ГОД
За Доном гремели пушки. Над займищем висела рыжая рваная туча. Из тучи с воем вылетали горбатые немецкие самолеты. Они носились над верхушками тополей. Пахло гарью. На Дону шли жестокие бои за переправы.
В последних числах июля гитлеровская армия форсировала реку Дон и заняла на левом берегу казачий хутор Вертячий.
Шестьдесят вторая армия, измотанная в боях за донские переправы, откатывалась к Сталинграду. Днем и ночью на разбитых степных дорогах грохотали танки. Тащились обозы, окутанные пылью. Между машин и повозок, еле передвигая ноги, плелись коровы, козы, овцы. Здесь же, в общем потоке, почерневшие от усталости и пыли, шли женщины, дети, старики. А по обочинам дорог колыхалась желтая, высокая пшеница в ожиданий своего хозяина. Но труженики уходили на восток. За ними по пятам шагала война. По ночам на западе полыхало багровое зарево. Горели колхозные поля. В степи пахло паленым хлебом, и этот запах дурманил голову.
Война шагала к Сталинграду со стороны станиц Нижнечирской и Клетской. Хутора, разбросанные по берегам речки Донская Царица, оказались в стороне от главных направлений фронта.
Знойный ветер гнал пыль по пустынным улицам Вербовки. Казаки выходили за околицу, прислушивались к далекому грохоту, настороженно переговаривались между собой и с сочувствием поглядывали на красноармейцев маленького вербовского гарнизона.
Этот гарнизон пока оставался в хуторе в качестве аванпоста. Состоял он из пятнадцати красноармейцев. Командовал им кадровый сержант, рослый, плечистый волгарь. Сержант квартировал у казака Филиппа Дмитриевича Тимонина, бессменного колхозного конюха с самых тридцатых годов.
Тимонины жили на окраине хутора. Когда война подкатилась к Дону, Филипп Дмитриевич решил эвакуироваться: как раз в это время колхоз отправлял скот за Волгу. Семью Филипп оставил дома, сам поехал на разведку. Вернулся мрачный, злой. Гитлеровцы перерезали дорогу, зажгли поля. С того дня Филипп заперся в доме, никуда не выходил, ничего не хотел слушать. Сидел и ждал непрошеных гостей. Ждал, как смертного часа, и только скажет, бывало, сержанту не то с укором, не то с грубоватой теплотой:
— Забыли про тебя, сынок… Чего ждешь-то? Нам, старым да малым, видно, здесь погибать, а тебе с ребятками воевать надо… Уходи, догоняй своих, — скажет и отойдет в угол.
Во двор Филипп выходил редко. Хозяйство перестало интересовать его. Оборвалась так хорошо налаженная жизнь: опустели бригадные дворы, где с утра и до поздней ночи звенели голоса. Сейчас все замерло, только ветер поскрипывает створками распахнутых ворот.
Тревожило Филиппа Дмитриевича другое… Советские войска отступали, а вслед за ними катились горькие слухи о зверских расправах фашистов над мирным населением хуторов и станиц. Что-то будет с его Аксеном и Тимошкой? Ребята бедовые, горячие, несмотря на то, что малолетки.
Аксен и Тимошка минуты не могли сидеть дома. Спозаранку, едва над хутором занимался рассвет, выпьют парного молочка, схватят по краюхе хлеба и за околицу. Мать только головой качала вслед, не успевала и слова молвить.
Аксен был старший. Ему пошел пятнадцатый год. Не будь войны, учился бы он в восьмом классе. Науку Аксен любил, от книжек, бывало, не оторвешь. Придет из школы, похлебает борща второпях — и за книжки. В хате у него был свой уголок. А в уголке этом чего только не было! И карты географические, и самодельные линкоры, и крейсеры, и модели самолетов с красными звездами на крыльях.
Мать с отцом налюбоваться не могли на старшего сына. Аксен рос любознательным парнем, напористым, хотя с виду казался застенчивым. Может быть, за это и любили родители Аксена больше, чем Тимошку.
Тимошка рос по-другому. В школе учился кое-как: застрял на два года в первом классе. Соседский казачонок, Ванюшка Михин, назвал его «недотепой» и жестоко поплатился: Тимошка расквасил Ваньке нос.
Филипп Дмитриевич и счет потерял проделкам Тимошки: то в соседний сад заберется, то на колхозные бахчи, то из рогатки окно кому разобьет. Однажды колхозный сторож, в какой уже раз, пожаловался отцу:
— Уйми, Митрич, своего бандитенка. Опять сегодня шатался по бахчам с дружками.
Филипп Дмитриевич хмуро промолчал, а когда Тимошка пришел домой, взял широкий кожаный ремень и скупо бросил сыну:
— Сымай штаны.
Тимошка шмыгнул носом, переступил с ноги на ногу, подтянул брюки.
— Что, не слышал? — грозно спросил отец.
Тимошка покосился на него и молча повиновался.
Сбросив штаны, он покорно лег на пол и вытянул босые короткие ноги, покрытые ссадинами, царапинами и пылью. Филипп Дмитриевич легонько стегнул его по спине ремнем. Тимошка подобрал руки под голову и молчал. Худенькое тело его с острыми лопатками даже не дрогнуло.
Тогда Филипп Дмитриевич приналег на ремень и звонко шлепнул второй раз. На теле отпечаталась красная полоска. Тимошка молчал. Филипп Дмитриевич приналег покрепче. Ремень уже со свистом рассек воздух и впился в тело, а Тимошка молчал.
Удивленный поведением сына, Филипп Дмитриевич отбросил ремень и сказал:
— Вставай, бесенок… Все одно без толку.
Тимошка проворно вскочил на ноги, надел штаны и выбежал во двор. Отец проводил его беззлобным взглядом. Где-то в глубине души шевельнулась отцовская гордость: крепыш, раз под ремнем молчит.
Сыновья росли непохожими друг на друга, и Филипп Дмитриевич опасался, что Аксен и Тимошка не поладят между собой. Но как странно иногда складываются характеры ребят и как часто ошибаются в них родители!
Тимошка был в хуторе первым забиякой, нарывался на любого парня. Но стоило появиться Аксену, Тимошка сразу робел, становился послушным. Иногда он залезал в «капитанскую рубку», так называл свой рабочий уголок Аксен, бессмысленно водил пальцем по карте, трогал игрушечные корабли и глубоко вздыхал. Что означали эти вздохи, Тимошка никому не признавался. Но после каждого посещения «капитанской рубки» он еще больше робел перед Аксеном и старался предугадать каждое желание брата.
