ходить. Походка у них неторопливая, вперевалку; при этом задние ноги они ставят на землю когтями назад, как бы волоча их за собой, опора падает на повёрнутую назад ступню и крайний коготь, короткий и уплощённый.
Ехидне, чтобы зарыться в землю до уровня спинных колючек, требуется лишь несколько минут. Роет она в основном передними лапами, уходя под землю наклонно вниз и вперёд. Выставив наружу только колючую спину, зверёк успокаивается и остаётся в таком положении, не пытаясь углубиться дальше.
Если ехидну не беспокоить, она не зарывается и не прячется, прогулка её становится более целенаправленной и содержательной. Она идёт медленно, исследуя предметы своим длинным носом, периодически останавливаясь с поднятой передней ногой и вытянутой мордочкой, — ну прямо легавая в стойке. Иногда при изучении встречного предмета ехидна забавно кланяется, поводя носом вверх и вниз и громко посапывая.
На любой посторонний звук ехидна реагирует, резко останавливаясь, втягивая голову, поднимая иголки дыбом и фыркая. Но, если потревоживший её шум не повторяется, она снова расслабляется, опускает иглы и продолжает свой путь.
Периодически, утомлённая хождением, ехидна впадает в кратковременный сон, распластавшись и уткнув в землю свою длинную мордочку.
Одну из ехидн я застал на второй день в загоне спавшей на спине с раскинутыми в стороны лапами! Но чаще всего ехидны засыпают, просто забившись в угол загона, а на воле — в глубь густого кустарника.
Когда пути двух ехидн пересекались, они с сопением обнюхивали друг друга и затем самочка, видимо, смущённая более крупными габаритами самца, уступала ему дорогу. Стоило ей немного замешкаться, как самец внушительно толкал её плечом и продолжал свой путь.
Найдя корм, ехидны ощупывали его длинным тонким шершавым языком, затем начинали быстрыми движениями языка лакать молоко или подхватывали дождевого червя и заглатывали его, пережёвывая своими узкими челюстями, вооружёнными, как у утконоса, роговыми пластинками. Немного поев или попив, любопытный зверёк непременно засовывал нос под блюдечко, толчком головы переворачивал его и с чувством исполненного долга отправлялся дальше. Впрочем, такжеехид-ны поступали и с любым небольшим предметом, попадавшимся на пути, — камнем, куском коры или палкой. Желание перевернуть что-либо очень характерно для их поведения при поисках пищи.
Обе ехидны через несколько дней отправились в Канберру на том же самолёте, что и я, но только в багажном отделении. По прибытии они поступили в лабораторию, где зоологи университета продолжили наблюдения над этими животными.
Многие подробности размножения и развития ехидны прояснились только в последнее время.
Большую часть года ехидны ведут одиночный образ жизни, избегая встреч с сородичами. Постоянный район обитания каждой особи имеет радиус около полутора километров, но отдельные животные совершают переходы до пятнадцати километров. Брачный период наступает обычно в сентябре, во время австралийской весны. Тогда у самки образуется на брюхе временная сумка в виде складки, прикрывающей два млечных поля. Примерно через месяц после оплодотворения самка откладывает одно кожистое яйцо (очень редко их бывает два), которое закатывает в сумку и носит около двух недель. Новорождённый детёныш, слепой и голый, лишён колючек; он присасывается к одному из млечных полей.
Во время насиживания и выкармливания самка проводит почти всё время в неглубокой гнездовой норе. Недель через десять детёныш достигает веса до четырёхсот граммов и покрывается колючками. Самка, уходя на поиски пищи, прячет его в гнездовой норе, но возвращается, чтобы покормить молоком. Через полгода, достигнув веса девятьсот граммов, детёныш начинает вести самостоятельную жизнь.
Уже более полувека ехидна находится под полной охраной государства. К счастью, этот закон редко нарушается, поскольку ехидна не представляет практически никакой коммерческой ценности. Её колючая шкура не привлекает охотников за пушниной, а мясо почти не употребляется в пищу. Лишь однажды на базаре в г. Порт-Морсби на Новой Гвинее среди прочих «даров природы» мне пришлось увидеть ехидну. Завезённые в Австралию хищники (лисица и другие) не наносят вреда ехиднам, так как не в состоянии с ними справиться. Отравленные приманки для кроликов, поедаемые многими местными видами животных, ехидн совершенно не привлекают, лишь изредка они попадают в капканы для кроликов. Сами же кролики там, где они многочисленны, вытесняют других наземных животных, в том числе и ехидн.
В целом же ехидны благодаря своему образу жизни и экологической непритязательности сохраняются во многих уголках Австралийского материка.
В службе национальных парков в Сиднее мне посоветовали посетить старейший национальный парк страны Ройял. Меня сопровождает Фред Херси, заместитель директора службы, худощавый блондин в зелёной рубашке и шортах. Перед отъездом в парк мы сидим в маленьком дворике его городского дома и наблюдаем за мелкими ящерицами-сцинками, которые пьют воду у крана. Сын Фреда, Питер, ловит ящериц в окрестностях города и выпускает их у себя во дворе. Они держатся около садовых кранов, пьют воду, ловят мух. Многие из ящериц стали почти ручными.
Направляюсь за пределы Сиднея: национальный парк Ройял расположен недалеко от города. Вдоль автострады тянется пригородный пустырь, у обочины валяется искорёженный автомобиль с надписью на нём: «Dont drink and drive»[8]. Такая наглядная агитация в пользу трезвости очень впечатляет.
Добравшись до парка Ройял уже к ночи, останавливаюсь у директора парка Джефа Мартина. Он любезно оставляет меня ночевать. Утром за окнами пасмурно, моросит дождь. У Мартина живут собака, кошка, серый кенгуру и ручной ворон с кривым клювом и почти человеческим голосом. За завтраком Мартин рассказывает мне, что парк Ройял был основан ещё в 1879 году. За последние десять лет резко увеличился так называемый рекреационный пресс на ландшафты парка. Стало слишком много автомобилей, которые буквально укатывают всю траву в долине реки. А ведь раньше, с сожалением вспоминает Мартин, народ ходил сюда пешком с поезда. Теперь приходится ограничивать и число машин, въезжающих в парк, и места их стоянок. За специальными изгородями восстанавливают исчезнувший травяной покров, подсаживают траву заново. Конечно, трудно сохранять неприкосновенность природы парка, когда он находится совсем рядом с гигантским городом.
В глубине парка на лесной полянке расположен центр для посетителей. Здесь организована большая выставка растений и животных. Подробная карта заповедника, на которой нанесены две точки наблюдения за пожарами. С этих точек, если увидят огонь, передают сведения об азимуте наблюдения, и на карте двумя нитками, привязанными к этим точкам, легко засекают место начала пожаров.
Если человек хочет посещать парк постоянно, то он покупает специальный пропуск за шесть долларов и становится постоянным посетителем. В центре-музее организован также показ слайдов, а у самого входа стоит чучело коала, одетое в форму — куртку и фуражку лесничего.
— Этот центр был построен ещё в тридцатых годах, тогда здесь был даже зал для танцев, — говорит Мартин. — Надо же как-то привлечь жителей из города в эти дебри, — усмехается он, — а теперь их отсюда палкой не выгонишь.
Всех животных, которых находят в парке мёртвыми или погибшими, регистрируют на двери холодильника и помещают в него, завернув в полиэтиленовые пакеты, с тем чтобы потом провести вскрытие и необходимые анализы. Рядом лежат пакеты с ленчами сотрудников парка. Заметив мой недоуменный взгляд, Мартин ощупывает один из пакетов и говорит:
— Конечно, бывают случаи, что впопыхах и схватишь не свёрток с ленчем, а какого-нибудь задавленного машиной поссума.
По тихим лесным дорожкам объезжаем территорию парка. В глубине леса организована мусорная свалка. Она состоит из громадной груды пивных бутылок, банок и прочего мусора, оставляемого потоками посетителей. Здесь также около сотни автомобилей. Помимо разбитых и проржавевших машин есть и почти новые. Я удивлённо спрашиваю у Мартина, кто же бросает такие хорошие машины.
— Эти машины просто угнаны. Покатаются угонщики, а потом приезжают сюда и бросают их в лесу, — поясняет мне Мартин.
По дороге в лес мы видим стаи ворон, у самой обочины замечаем изящных оленей и в отдалённом уголке леса обнаруживаем ещё одну брошенную машину.
— Да, вот ещё не успели увезти на свалку, — замечает Мартин. В 1968 году половина парка сгорела от небольшого костра.
