Олята задумался о том, как хороша земля, на которой он родился и вырос, и поблагодарил Господа за такое счастье.
Устав смотреть на землю, Олята стал следить, как Некрас управляет полетом, но так не разобрался до конца. Если следовало повернуть вправо или влево, сотник тянул за поводья, но отрок не понял, как Некрас заставляет змея подниматься или спускаться. Затем он устал от впечатлений и захотел спать. Некрас словно почувствовал это — посадил смока на пустынном холме. Здесь он скормил змею предусмотрительно захваченную рыбу и велел отроку отдыхать. Олята прикорнул прямо на траве, прислонившись спиной к теплому крупу смока. Он так и не понял: спал ли сам сотник во время недолгой остановки? Некрас разбудил его и велел залезать в седло. Последовавший затем полет был утомительным, Олята подремывал, прижавшись к спине сотника, пока змей не пересек реку.
С высоты Олята не заметил Городца и сейчас, шагая за Некрасом, не знал, долго ли идти? Оказалось — долго. Солнце уже стояло над лесом, когда они выбрели на малоезженую дорогу и стали подниматься вверх от реки. Теперь Некрас шел сторожко и Оляте сделал знак не шуметь. Никто не встретился им на пути, и лазутчики незамеченными выбрались на опушку. Там залегли в густую траву и стали наблюдать за Городцом.
Теперь Олята понял, почему Светояр захотел сжечь город. Там, где поворачивала река, в нее врезался высокий мыс. С западной стороны крутой берег его защищала река, с северной и южной — отвесные обрывы. Их прямые склоны несли следы рук человека — слишком гладкими и ровными выглядели. С востока к Городцу змеилась по склону узкая дорога. Все пространство мыса было огорожено по краям высокими стенами из срубов-городниц, засыпанных изнутри землей, все городницы имели заборола из бревен, с прорезанными в них бойницами и тесовые крыши. Единственный въезд в крепость также сторожили городницы, тянувшиеся вдоль него с обеих сторон. Нападавшим, случись им явить безрассудство и приступить к воротам, пришлось бы идти внутри этих стен под градом стрел, камней и кипящего вара. С других сторон приступать к городу и думать было нельзя: высота обрывов со стенами была не менее тридцати саженей.
К посаду Городца вели две дороги: одна, слева, от реки, вторая, со стороны правой руки — с востока. Первая выглядела пустынной. По восточной один за другим тянулись возы. Часть их были гружены сеном, другие — рогожными кулями и мешками, но что в тех мешках, издалека было не разобрать.
— Припасы свозят к войне! Готовятся… — заключил Некрас и повернулся к Оляте. — Пойдешь в город! Глянешь: сухи ли городницы, где за стенами стреха соломенная, где, может, сено или солома сложены. Поведаешь потом. Остановят, скажешь, что ты из веси, ищешь батьку, что повез сено и домой не вернулся. Спросят, из какой веси, скажешь: Заболотье.
— Вдруг нет такой? — насупился Олята.
— Каждая вторая весь на Руси — Заболотье, — усмехнулся Некрас, — а каждая первая — Забродье. Твою-то как звали?
— Забродье…
— То-то!
Олята встал, но Некрас остановил его. Внимательно осмотрев отрока, он зачерпнул с дороги горсть мягкой пыли, обильно посыпал ею рубаху и порты Оляты, да еще провел грязной ладонью по щекам.
— Поршни сыми! Новые. Босым пойдешь! Только не гляди на стражу волком! Не на войну отправляешься — батьку искать! Будут грозить — беги! Гнаться не станут — что им отрок? К тому же в броне да при мечах бегать тяжко…
Выправив Оляту, Некрас проводил его взглядом и схоронился под разлапистым кустом боярышника. Лег на спину, заложив руки под голову, и смежил глаза. Он не спал, дремал, чутко прислушиваясь к монотонному шуму леса, как привык делать это на протяжении последних лет. Его столько раз пытались убить, что Некрас уже не мог иначе. Спал сторожко, как волк, разве что ушами не водил во сне. Даже в постели с Улыбой он просыпался, стоило кобыле во дворе фыркнуть или ветру ударить ставней. Определив источник шума, Некрас снова засыпал, — чтобы встрепенуться на следующий звук. Вот и сейчас, едва тело его размякло, налившись приятной тяжестью, как отдаленный топот копыт заставил Некраса открыть глаза. Он прислушался — топот приближался. Сотник привычно определил, что всадников трое, и они торопятся. Некрас не встревожился — от дороги до куста боярышника, где он схоронился, было шагов десять, разглядеть его в этих зарослях было невозможно, но давняя привычка взяла свое. Некрас извлек из ножен саблю и положил ее перед собой. Понадобится — схватить успеет. Сжимать рукоять нет нужды, да и рука затечет от напряжения. Он не отрок, идущий в первый бой…
Копыта простучали рядом, и топот стал затихать вдали. Некрас собрался прятать саблю, как услыхал, что всадники возвращаются. В этот раз они ехали шагом. Некрас осторожно раздвинул ветки кустарника и скоро увидел троих конных воев в бронях и при оружии. Тот, что ехал спереди, внимательно смотрел на пыльную дорогу, выглядывая следы, двое шарили глазами по обочинам. Напротив куста боярышника вои остановились. Некрас нахмурился и взял рукоять сабли.
— Куда они подевались? — зло сказал первый всадник. — В лес, что ли, свернули?
— Говорю тебе: наш это, давно в корчме сидит! — ответил ближний к Некрасу воин. — Что рыщем?
— Сторожа ясно видела: шли от реки вой и какой-то отрок. Что нашему у реки делать?
— Рыбу ловить! — предположил второй всадник. — Посидели на зорьке с удочкой, может, невод забросили. Или… Думаешь, это был отрок? Вдруг девица переодетая? — он хихикнул. — Сам ведаешь: не любят посадских дочек с нами отпускать…
— Вдруг они с того берега?
— Как? На броде сторожа, по берегам день и ночь конные рыщут. Лодью или челн сразу углядят. Мимо наших птица не прилетит! Поехали лучше в корчму! От такой скачки во рту высохло!
— Тебе бы только брагу цедить с утра до ночи! — заворчал первый всадник, но коня повернул. Следом направились и другие.
«Крепко сторожат! — укорил себя Некрас. — Светояр упреждал. Ворочаться надо через лес. Только про птицу он зря — змея не углядели…» — усмехнувшись этой мысли, сотник спрятал саблю в ножны и вновь устроился под кустом.
…Олята вернулся нескоро. Некрас услыхал его шаги издали, перебрался под другой куст и оттуда внимательно смотрел, не идет ли кто следом за отроком. Не шел. Сотник вышел навстречу и сразу увидел на грязных щеках отрока две широкие дорожки от слез.
— Били?! — спросил сочувственно.
— Нет! — радостно ответил Олята. — Это я, чтоб в город пустили. Батьку ищу! Сжалились… Только тиун увидел — и плеткой! — отрок задрал рукав рубахи и показал багровый след на плече. — Потрох сучий!.. Все равно я высмотрел!
— Что?
— Внутри города все завалено сеном — до самых заборол!
— Натащили в город сена?! — изумился Некрас. — Зачем?
— Не знаю…
— Они же сами себя спалят!
— Сотник, что над воями стоит, запретил жечь огонь в городе. У жильцов отобрали кресала, вынесли все светцы, лучины, дрова. Еду готовят в посаде, все там обедают — и жильцы и вои.
— Как выведал?
— Зашел в корчму, посидел в уголке… Люди громко говорят.
— Молодец! — похвалил Некрас. — Вот тебе! — он достал из-за пояса и протянул отроку нож в кожаных ножнах.
— Мне?! — вспыхнул краской Олята. — А как ты?..
— Еще один есть! — Некрас похлопал по голенищу сапога.
Обратно они шли через лес, поэтому до своей промоины добрались только к вечеру. Смок встретил их радостным рыком. Некрас первым делом замел на берегу утренние следы, присыпал песком кострище, затем вытащил куканы и накормил змея рыбой. Отправив Оляту в лес собирать хворост, он развел в дальнем конце промоины костер и обжарил на прутиках ломти копченой свинины. Для Оляты оставил несколько рыбин на кукане — пусть лакомится! Отрок, натащив хвороста, принялся печь рыбу на углях, затем они
