Осень — время не менее прекрасное, чем весна, — кончилась. И закончилась моя работа над этими записками. Приглашенные для обсуждения долго пили коньяк, поданный Клеммой, и закусывали мандаринами. Был случай, когда, увлекшись воспоминаниями, мы совсем забыли про Клемму, и от огорчения у нее задымились подмышки. Поэтому первый тост подняли за здоровье экипажа — чтоб он был еще здоровей — и за Клемму, чтобы не было у нее короткого замыкания! Подняли и больше к этому не возвращались. Потом мы пили за тех, кто в космосе, потом за зверей отдельно каждой из известных нам планет — Земли, Цедны, Нимзы, Афсати… Пили за птичек Сирены, а за пуджиков не пили. Далее космофизик произнес, наливая по полной:
— Чего мелочиться! Выпьем за всех зверей Вселенной, чтоб им хорошо было.
Мы поддержали этот редчайший тост, а потом Лев, разглядывая порожний сосуд, почесал затылок и сказал:
— Если говорить о рассказе, то важнейшие события отобраны верно, изображены выпукло. Но у тебя все это как-то несерьезно, с каким-то легкомысленным оттенком…
— Именно, именно, — вмешался Вася. — Неужто я действительно выглядел так, что Лев содрогнулся. Ты содрогался, Лева? И почему это у меня ноздри книзу выразительные? Где такое видано! Я тебе скажу: не ожидал. Ерничество это, понятно? Да, я коренаст, — Вася засопел, — но стоит ли это подчеркивать. И какое отношение это имеет к открытому Львом закону равновесия?
Я молчал, хотя мог бы сказать о праве автора на детали, которые, будучи краткими, наиболее полно характеризуют героев произведения. А Васина коренастость присуща ему не только внешне, но и внутренне… А мог бы сказать: пишите сами!
Точку в дискуссии поставил капитан:
— Автор не выпячивает собственной значимости и не отделяет себя от коллектива. Это факт. Следовательно, говоря о нас, он говорит о себе. А нормальный мужик, если он не зануда, о самом себе может писать только с иронией. И никак иначе.
