— Потом покурю. — Сивцов вскочил. — Кого сменить там? Мои солдаты свеженькие.
Чулымов покачал головой.
— Некого. Никто не уйдет. Уставших сейчас нет.
Сивцов подошел к пограничникам. Они окружили ефрейтора, лежавшего на плащ-палатке.
— Два дерева на косогоре, — услышал капитан. — Ну, точь-в-точь люди. Туман вьется, а они вроде идут. Парфентьев кричит: «Стой, стрелять буду!»
— Что с вами? — спросил Сивцов ефрейтора.
— Растяжение связок, — отозвался тот сокрушенно. — Не повезло.
На пути к озеру встретили лейтенанта с группой. Голые по пояс, мокрые, пограничники шли, стряхивая с сапог комья налипшей грязи. Рой оводов гудел над ними.
— Жуткая топь, — весело сообщил лейтенант. — Вы куда? К озеру? Там делать нечего — утки плавают.
До озера оставалось метров двести. Напрягая зрение, Сивцов различил серые комочки на воде. Да, выводок диких уток.
— Измажетесь только, — продолжал лейтенант. — Утка разве подпустит!
«Он прав, — подумал Сивцов. — Да, он, несомненно, прав: нарушители спугнули бы уток. Не было бы их тут. Птица чуткая. И все-таки…»
— Раздеться, — приказал он солдатам. — До трусов. Ремни автоматов подтянуть.
Первый солдат, ступивший в камыши, ухнул по колено. «Давай, Петро, держись за воздух!» — крикнули ему. Топь зачавкала, зашумели, закачались камыши с черными метелками. Утки улетели, Сивцов проводил их взглядом. Он тоже месил ржаво-красную жижу. Зыбучая вода ледяной хваткой сжала ноги.
Что-то темнело впереди, в зарослях, у самой воды. Не коряга и не птичье гнездо. Что-то другое, чуждое этому мирку камышей, стрекоз, диких уток. Сивцов двинулся туда, с натугой высвобождая ноги, держа в поднятой руке пистолет. Он раздвинул стебли и остолбенел. Человек, погруженный в ил почти до плеч, показался ему в первое мгновение утопленником. Смертельно бледное лицо, закрытые глаза, коротко остриженные волосы, черные, с проседью. Сивцов сделал еще шаг. Человек не двинулся. Но он не был мертв. Веки его дрожали.
— Алла! — простонал он, глянув на пистолет.
Топь доставала теперь Сивцову до пояса. Он стоял, наставив оружие, чувствуя, как во все клеточки его существа проникает огромная, давно не испытанная радость.
Человека вывели на сушу, жалкого, задыхающегося от страха. Он растирал на себе грязь и жалобно причитал.
— Кто вы такой? — спросил Нащокин.
— Хасан, начальник. Хасан меня зовут. О, алла! Прости, начальник.
Он дергался, закатывал глаза. Будь у него пропуск, он не стал бы прятаться. Приезжий он. А родился здесь, в Узундаге.
— Пропуска нет, начальник. Не знал, Не знал, клянусь тебе…
Он уверял, что приехал один, ни о каком спутнике ведать не ведает. В болото залез, потому что боялся пограничников. Они стреляли ночью, ракеты жгли. Искали, наверное, кого-то.
В кустах лежали вещи задержанного: штаны и куртка из грубого сукна, шерстяные носки, резиновые чувяки. Оружия не было. Из кармана куртки извлекли паспорт на имя Хасана Мевлюдовича Керимова, жителя Самарканда.
Сивцов между тем углублялся в чащу камыша. «Найдем и второго», — повторял он себе. Эти слова пели в нем. Бархатные метелки, пушистые облачка над головой, в синем небе, деревья на том берегу — все было свежим, словно умытым. И лица бойцов стали другими: они как будто по-новому смотрят на него…
Рука с пистолетом онемела, но Сивцов не замечал этого.
— Второй тоже тут, — говорил он, — ободряя солдат. — Далеко не ушел. Возьмем!
12
Бирс читал:
«Кто же пойдет за кордон? Кто решится ступить на землю грозной империи коммунистов? Задача не простая. Она осложнялась тем, что мне были необходимы люди, отлично знающие местность и готовые выполнить любое поручение. К счастью, двух кандидатов я мог сразу же назвать Мерриуотеру в очередном донесении.
Читателей детективных романов обычно увлекает образ шпиона, наделенного обаянием, здоровяка с подбородком чемпиона по боксу. Этот шпион управляет автомобилем и самолетом, владеет чуть ли не всеми языками и одинаково свободно чувствует себя и в щегольском смокинге и в комбинезоне чернорабочего.
Люди, о которых я хочу здесь сказать, совершенно не соответствуют этому романтическому идеалу. Оба они крестьяне среднего достатка, добрые мусульмане. Кроме турецкого языка, они знают грузинский и немного русский, но писать не умеют ни на одном из них, а читают с грехом пополам.
Биографии их, однако, не совсем обычны.
Нияз-Мехмед-оглы родился пятьдесят два года назад в Грузии, в селении Узундаг, ныне заброшенном. Месхетские горы окружали Нияза с детства. В 1930 году отец Нияза лишился имущества и бежал с сыном в горы, где создал группу террористов, объединенных ненавистью к колхозам и к советской власти. Отец был вскоре пойман красными и расстрелян, сам же Нияз еще несколько месяцев продолжал борьбу. Террористы умело пользовались старой тропой Селим-хана, по которой в конце концов Нияз ушел в Турцию.
Турецкие власти оценили Нияза и его познания. До войны он участвовал в налете на русскую заставу. Одно время Нияз занимался слежкой за грузинами, живущими в Турции. Наградные, полученные на службе в полиции, Нияз употребил на покупку дома и земли в селении Ардаг, в тридцати километрах от Карашехира.
Когда Нияз в 1957 году проходил у меня трехмесячную подготовку, ни домочадцы его, ни соседи не подозревали истинной цели его отлучки. Весной 1958 года Азиз-бей вновь вызвал его по моей просьбе. После тренировки Нияз отправился через границу. Мы снабдили его паспортом и пропуском в пограничную зону на имя Хасана Мевлюд-оглы Керимова, жителя Самарканда.
Засылка удалась блестяще. Погода явно не благоволила в те дни большевикам. Обвал разрушил их заграждения, ливни смыли следы. Нияз и его напарник пробыли в Грузии две недели. Их документы не вызвали сомнений. Оба благополучно вернулись. В доказательство своего пребывания на советской стороне они представили нам газеты и журналы, купленные там, и три письма от старых знакомых, упомянутые мной выше.
Вербовка и составляла их главную задачу. По условию им было выплачено по три тысячи лир — сумма, достаточная для покупки шестидесяти овец.
Ко всему Нияз еще превосходный актер. Этому старому головорезу ничего не стоит прикинуться мусульманским фанатиком-дервишем или базарным скоморохом. А однажды он разыграл передо мной и Азиз-беем сельского дурачка. Ох, и потешались же мы! Дурачок силился сосчитать десяток яиц, неуклюже ловил курицу, запрягал лошадь и т. д.
Теперь о напарнике Нияза. Бесспорно, он менее надежен, хотя бы уже потому, что уступает ему в ненависти. Иса Риза-оглы Мурадов, пятидесяти лет от роду, уроженец Сакуртало, не выступал с оружием против Советов. В юности он носил контрабанду для Селим-хана, отсидел за это три года в тюрьме и до 1941 года мирно жил в Тбилиси, занимая скромную должность дворника. Был призван в армию, попал в окружение, сдался в плен немцам и несколько лет скитался по лагерям. После войны на эвакопункте близ Неаполя его заприметили наши офицеры и, как турка по национальности, рекомендовали отправить в Турцию. Стоило сказать ему о каре, ожидающей в Советском Союзе лиц, сдавшихся в плен, как он изъявил согласие забыть свою родину и обрести новую, под эгидой полумесяца.
Турецкое правительство выдало ему ссуду на обзаведение и поселило в приграничном районе, опять- таки не без подсказки с нашей стороны.
Что я имел против Исы? Определенного ничего. Он сопровождал Нияза, и последний остался доволен компаньоном. Память у Исы блестящая, тропа контрабандистов отпечаталась в ней глубоко и во всех подробностях. Из-за одного этого я не мог отказаться от него.
Однако кое-что настораживало меня. Так, например, Иса купил на советской стороне костюм и принес
