лисицей».
Дважды еще попадаются в книге записи красным цветом.
«Выдано Шмакову по настоянию Шмакова, Лосина, Волкова по случаю дня рождения последнего две бутылки водки, вино „Каберне“ четыре бутылки...».
Последняя запись от пятого июня, то есть ровно за две недели до нашего полета. В ней выдачи нет.
Наконец, где они, эти люди?
На кого бросили «товарные ценности», как названо в бумагах?
Об этом не хочется думать.
Третья амбарная книга посвящается оранжерее.
Кроме книг и накладных в столе две тугие пачки приемных, актов на машины, спальные вагончики, трубы, генераторы для ветровой станции, генераторы для котельной, кирпич в контейнерах, доски в контейнерах, паркет, бетонные плиты, стекло, цемент, гудрон, краски, мастику, алюминиевые рамы, двери, лампочки, провод, выключатели, рубильники, холодильные шкафы, буфетные мойки, унитазы, ванны чугунные эмалированные, плитки отделочные, клеи, гвозди, сварочный аппарат, электроды, распиловочные, строгальные, сверлильные станки.
Первый такой акт был помечен прошлым годом пятого апреля. Первый акт на спальные вагончики. Они до сих пор стоят у навеса, и до сих пор, если войти, пропитаны запахом табака.
В тумбочке стола я нашел папку строительных планов и чертежей.
В нашей комнате появился обеденный стол. Вернее, появилась на казенном столе – свежая скатерть, посуда, ложки, вилки, фарфоровый чайник, салфетки. На завтрак обычный складской набор. Что-нибудь из консервов, печенье, масло, варенье, сахар.
Она меланхолично мешала в стакане чай, заваренный до хмельного привкуса. Вид у нее по-прежнему грустный.
– Почитай на досуге амбарные книги, – сказал я. – Живые тетради.
– Живые?...
Снова у нее какой-то особый надрывный смысл в этом нечаянном слове.
– Тебе не угодишь, капризная моя. По книгам видно, люди сюда придут. Обязательно придут.
– А что будет сегодня, завтра, послезавтра?
– Сегодня я займусь инкубатором.
– Зачем? – в голосе недоумение.
– Другие не успели. Всё приготовили, а недоделали.
– Тут многое не доделано...
– Тебе не нравится жареный цыпленок? Или, например, удивительный омлет «Монако»?
– Монако? – в голосе ни удивления, ни интереса.
– Такой омлет с мандаринами.
– Я что-то не видела в зимнем саду мандаринов.
– Ты пока ничего не хочешь видеть.
– Цыпленок вырастет через несколько месяцев. Планы твои надолго. Я так не могу, не умею... домой хочу.
– А я?
– Ты сильный.
– Вертолета у тебя нет?
– А ты пилот?
– Нисколько.
– Пойдем через лес.
– Куда?
– Не знаю...
Ловлю в этом слове первые дождливые нотки, думаю, как лучше ответить ей, но всем нутром понимаю – бесполезно. Говорю так, на всякий случай:
– Можно разминуться. Лес хуже океана, далеко не видно. Если бы я мог по звездам определить, где мы с тобой... Никто над нами не летает. Значит, мы на самой глухой околице. До сих пор, кажется, проснусь – и нет под рукой ни склада, ни тушенки. Одна голодная тайга вокруг... Ведь я не сплю, правда? И ты рядом не во сне, и дом, и машины тоже не грезятся. Люди сюда придут. Хозяин поселка – дядя прижимистый, въедливый, хозяйство дорогое.
– Дорогое так легко не бросают... без причины...
– Опять мокрые глаза?
– Ты сам не веришь... ты сам... этих людей больше нет. Кажется, тут я недопустимо сорвался.
– Но если ты не веришь, куда мы пойдем? Куда?! Она закрылась руками, будто я замахнулся на нее...
Пошел искать валерьянку, чувствуя себя бесконечно виноватым.
Инструкция к инкубатору с полуавтоматическим режимом:
«Для выведения цыплят необходимо совмещение трех факторов: температура, оптимальная влажность воздуха и воздушная вентиляция. Подсоедините электрический шнур к задней панели аппарата, откройте заслонку 3 в боковой стенке, отверните пробку и залейте 0,5 литра воды в бачок...».
Я спустился по лестнице в хозяйственные подвалы нашего дома, населенные приметами большого далекого мира. Матовые банки, сложенные в идеальные конструкции, шеренги бутылок, архитектурная кладка маленьких и средних коробок, весомые плотные пакеты, алюминиевые короба – новейшие сундуки для хранения всего, что могут изгрызть мыши или черви. Около них баллоны с углекислым газом, таинственные краны, трубки, таблички на металле с указанием, как подключить газ в короба, как отключить, как вынимать продукты, как укладывать. Полные снеди холодильные шкафы, утоляющие самые крохотные мысли о жажде и голоде. Почему все это будит неясную тревогу, неустроенность при такой обеспеченной устроенности? Будит желание панического движения, побега, при такой добротной неподвижности. Будит несвязные воспоминания.
Мой друг однажды рассказал мне, как в голодный простуженный военный год он грезил наяву теплым деревенским бревенчатым домом, а в доме, конечно, «были» огромные подвалы, до середины заваленные картофелем и чудо мешками с гречневой крупой, стояли рядами кринки с топленым, как янтарь, молоком, важно покачивались на потолке домашние сырокопченые колбасы. Мой друг сидел будто бы в горнице, неспешно глядел в окно, сладостно предполагая, что продукты могут спокойно лежать, пока не придет время готовить обед. Некуда спешить и суетиться. Подвалы не опустеют...
Было ему семь лет в неутолимом голоде и зябкости, когда он по-хозяйски «оглядывал» эти бесплотные мешки с крупой, складывал на пальцах количество не разбиваемых, не разливаемых кринок с молоком. Расставлял аккуратно по несуществующим полкам – несуществующие продукты...
За какую-нибудь неделю несговорчивый лютый царь Голод унизил, смял, напугал двух, кажется, не робких, людей. Вот один из них стоит в подвале с герметическими холодильными дверями, стоит посреди неизбывной сытой роскоши, за тридевять земель от близких и дальних своих знакомых, и вдруг вспоминает случайный рассказ о голодном и тяжком времени. Вспоминает и не может понять, как появилось в нем ощущение горькой вины. Перед кем? За что? Почему?...
Я взял коробку с яйцами. Уже на лестнице чуть не уронил. Из комнаты шел космический гул, шорох вселенной. Безответной, глухой до нелепости.
