задумчиво разглядывая меня, лицо в лицо, будто искала что-то во мне завораживая невольно близостью глаз, печальных и нежных.
– Я тоже виню себя. Деться никуда не мигу от вины. Жила вроде, как все... бегала, носилась... работа, магазины, подруги... маленькая дочка... Думала – капризная, привередливая... Хочу вернуться, доласкать, наговорить нежных слов... прощенья просить... не пойму, за что... Хочу все по-новому, а не могу. Это больно... Все мы кого-нибудь обижаем... Современные, занятые... Вернусь, утешу... ее... себя... И ты не грусти, – голос ее дрогнул, – чтобы я не ревела.
Всеми потайными колючими своими шестеренками я понял, что утешение кого-то необходимо ей теперь, оно спасительно для нее, доброе утешение.
– Встань, пожалуйста, я размеры сниму...
Она прикоснулась ко мне, будто обвила мягкими смуглыми руками. Не стану лукавить – это было приятно – ее руки на моих плечах.
Мы, как деловые люди, разошлись. Она к себе, а я сначала в электростанцию, потом в башню: посмотреть электрические рубильники, водяные краны.
Желтый распределительный щит на станции был озвучен словами-надписями: жилой дом, автобаза, производственный корпус, бензоколонка...
Все рубильники были отключены, кроме четырех: электростанция, зимний сад, котельная, водонапорная башня. Среди надписей хотел найти что-нибудь вроде «бойлерной», след отопительной установки, где нагревается вода. Но кроме слова «котельная», ничего «теплого» не видно.
Собирался уже выйти отсюда. Какая-то несуразица вдруг остановила, задержала меня. В карданной колонке не было движения! Генератор не гудел. Но в зале стоял мерный шум работающего двигателя.
Посмотрел в окно. Так и есть: ветряк висел неподвижно всеми своими крыльями. Не было ветра. Даже по лугу в траве не бегали воздушные блики. Что же тогда работает?
Гудел большой генератор. Гудел, хотя к нему нет передачи от привода...
В башне такая же коллекция кранов, что и в котельной, с теми же табличками. Все краны холодные. Те, что ведут к электростанции зимнему саду, котельной – влажные от росы. Кран «зимний сад» звучит. Слышно, как пульсирует в нем вода.
По винтовой лестнице к баку подниматься не стал. Трубы тянутся к нему стуженые подземным холодом.
Автолюбителям знакомы эти книги. Нам их вручают в магазине в придачу к автомобилю. Открываешь ее с тем же волнением, что и дверцу новехонькой машины, как вступление в особый увлекательный, правда, не очень понятный мир техники. У меня было две таких книги. Обе я не сумел изучить от корки до корки. Не хватило терпенья вникнуть в мудрую сумятицу послушного металла, нервишек электроники.
В столе нашей комнаты больше десятка подробных описаний машин: от «Нивы» до громадного тяжелого бульдозера, который под навесом ангара кажется еще более громадным и неуместимым под любой крышей. Таким он выглядит уличным, полевым, дорожным: если стоять рядом с ним, а не замечать равнодушно из окна легковушки по дороге на дачу.
Но я взял среди книг только две: одну к автокрану, другую к автопогрузчику.
В доме уютно стрекочет машинка. Приемники сдвинуты на край длинного стола. В одном из них, я знаю, подсвечено слабым сиянием окошко непроглядной шкалы. Он гудит и потрескивает, алый штрих замер на слове «Москва» или «Новосибирск»... У нее появилось такое хобби: оставлять приемник в томительном ожидании, чем бы она в эти минуты не занималась. Я больше не упрекаю, не отговариваю, не виню. Гуденье становится привычным и, кажется, привычно бесполезным.
Она шьет. Солдатские рубашки ее не устраивают... Приемник потрескивает. Книга лежит на подоконнике, я читаю главу «запуск двигателя, управление машиной». Поселок не догадывается, какая несусветная мысль привела меня к этому автопогрузчику. Я сам еще не верю в то, что начну делать.
– Послушай, может быть это все нелепица? Чья-то глупость? – вдруг спрашивает она.
– Где нелепица? – говорю я, не поднимая глаз от книги.
– Брошенный поселок, брошенное полотно, горячий котел в июне... Чье-нибудь головотяпство, ты не думаешь? И логику тогда искать бесполезно.
Я невольно поворачиваюсь к ней. Она делает наметку на полотне.
– Очень дорогое.
– Ты меня удивляешь. Будто не видел дорогой, нелепицы, никогда не слышал о ней.
– Ну, в таком размахе...
– В размахе? – Она откладывает полотно в насмешливом удивлении. – Ты не видел?
– Я не хозяйственник, не ревизор. Где же я мог видеть?
– А я кто?... Видела, можно сказать, не выходя из дома. В ящике.
– В ящике?
– Ну да, в телевизоре. В нем...
Удивительное дело: мне показалось, мы вместе окинули эту лесную комнату взглядом, словно искали глазами ящик, без которого на свете, кажется, не бывает комнат.
– Ходи по дому, – вроде как ворчала она, – шей, гладь, готовь обед, занимайся чем угодно, живи себе, а он сведения в тебе накапливает, настроения, впечатления разные. Может быть, иногда обратные тому, что хотели сказать...
– И что хотели тебе сказать?
– Хорошее, думаю. Чтобы я не осталась равнодушной. Видела все нелепицы, воевала с ними, как... Но все же размах нелепиц меня удивлял... Урожай, запаханный в землю... То ли везти было не на чем, то ли некуда... В кассе билетов нет, а вагон уходит пустой. Водопровод на большое расстояние. Все чудесно и дорого. Но воды к нему не нашлось. Нет и в начале не было.
Строгая швея наклонилась над полотном, поколдовала что-то гибкими пальцами.
– Спрашивать иногда хотелось: разве не легче, не выгодней прихлопнуть, изменить, отменить, а не каяться вроде самим себе да на себя... Хороший капиталист, наверное, да-авно бы лопнул.
– Ты когда-нибудь говорила с ними, с капиталистами?
– Не попадались.
– Мне один, страшно богатый, австрийский «Датентехникер», зал: ваши проколы от грандиозности, от небывалого размаха. Не более, чем стертости на подметке великана, идущего напролом.
– Велики стертости, – не согласилась она.
– Размах неогляден... Спутники с плотинами ящик не показывал? – чуть улыбнулся я, но кажется, уколол не желая.
– Тебе в прошлом все нравилось?
Она сказала «в прошлом», не придавая особого значения слову значения, которое ловила в моих словах и теперь не замечает в своих.
– Я не блаженный.
– Ты не можешь поверить, что некто мог не достроить поселок и про него забыли, махнули на год, на два?
– Не хочется верить, – сказал я, понимая с некоторым опозданием, что настойчивость ее необычна. Упрямо ищет объяснения, которые могли бы успокоить ее. Верные – неверные, лишь бы найти не самую страшную причину-повод и спрятаться в ней. – Ты сама убедилась, как все отлажено здесь... Но сокрушительную передачу о воровстве на железных дорогах я помню.
– Вот видишь... Стоит ли нам ждать?
– Стоит. Копченую колбасу не бросят, – пошутил я. – За ней обязательно вернутся.
