– Авось, не заметят. А заметят – у тебя болел зуб. В общем, я сижу в такси – в двадцати шагах от редакции.
Теперь они ехали, и Надя не спрашивала куда. Он позвонил, и вот она с ним. Таксист ехал быстро, дергал и резко тормозил. На поворотах Надя хваталась за ивлевское колено, чтобы не улететь в сторону, потом смущенно убирала руку. Но едва отодвинувшись, она успокаивалась, потому что он всем этим мелочам, казавшимся ей такими важными, не придавал никакого значения.
– Измайлово? – удивилась она, выглянув в окно, будто рассчитывала, что он везет ее на остров Фиджи. – А ты обедал?
– Голодный кобель, – сказал он, усмехнувшись ее логике.
– Тогда надо купить поесть.
– И выпить… Старина! – обратился Ивлев к шоферу. – Останови возле гастронома!
В магазине Надя встала в очередь в кулинарию, а Ивлев – в винный отдел. Встретились они у выхода. Сироткина держала в руке ромштексы, а он – четыре бутылки пива.
– Теперь хлеба, – сказала Надя и продолжила с немецким акцентом. – Рюсские льюбят ошень много хлеб…
Они зашли в булочную.
– А масло? Там, куда ты меня везешь, масло для ромштексов найдется?
Они проехали еще два квартала.
– Не суетись, я заплачу, – она вытащила из сумочки трешку.
Ивлев поставил возле двери бутылки и долго ковырялся, не зная в какую сторону поворачивать ключ, и оглядывался, не идет ли кто по лестнице. Наконец, они вошли в коридор. В темноте перед ними засветились две пары зеленых глаз.
– О Господи! Хорошие вы мои!
Две кошки, одна серая, другая черная, потеревшись у Надиных ног, охотно забрались к ней на руки, и Сироткина вошла с ними в комнату. Вошла она осторожно, будто боялась обнаружить там кого-нибудь еще. Убедившись, что никого нет, Надежда двинулась вдоль стен, как в музее, разглядывая фотографии, книги на полках, посуду в серванте. На книгах лежала пыль, на тарелках тоже.
– А хозяйничать можно? – спросила она.
– Делай что хочешь.
Ивлев с деловым видом направился к шкафу.
– Ай-яй-яй! – покачала головой Надя. – В чужих вещах рыться…
– Выполняю приказ, – объяснил Вячеслав и извлек из шкафа чистую простыню.
Сироткина, стараясь не оскорбляться этой мужской деловитостью, склонилась над газовой плитой. Аккуратно покрыв тахту простыней, Ивлев придвинул журнальный столик и постелил на него «Трудовую правду». Надежда внесла сковородку с дымящимися ромштексами, нарезала хлеб на тарелочке, взбила какой-то соус, поставила два стакана, положила, протерев салфеткой, ножи и вилки. Кошкам она опустила на пол общую тарелку, отрезав им по кусочку мяса, и глазами пригласила к столу Ивлева.
– Сперва разденься, – попросил он.
– Совсем?
– Совсем.
– Стыдно! Что кошки о нас подумают? И вообще, сперва – ты!
Она подождала, пока он снял пиджак, повернулась на каблуках, ушла в кухню. Вячеслав вдыхал аромат ромштексов, от которого у него начала кружиться голова.
Сироткина явилась из кухни в сапогах на босу ногу и остановилась в дверях, любуясь произведенным эффектом. На тонкой цепочке свисал, укладываясь в паз между грудей, маленький серебряный крестик. Ивлев осматривал ее постепенно, не в силах отвести глаз. Наконец, она, ощущая свою власть, великодушно снизошла к нему. Он взял ее за пальцы и усадил на тахту рядом с собой. Она едва заметно дрожала от него или от холода.
– Пиво! – вспомнил он. – Где пиво?
Пиво они забыли на лестничной клетке.
– Пол холодный, простудишься!
Ивлев выскочил в коридор и, прислонив ухо, прислушался. За дверью было тихо. Он отпер замок и выглянул. Никого. И пиво на месте. Слава радостно схватил в каждую руку по две бутылки и голой пяткой затворил за собой дверь.
– А если бы дверь захлопнулась? – она сощурила глаза.
– Ты бы впустила.
– И не подумала бы! Лежала бы на тахте с кошками и ждала хозяина.
Открывая бутылку, он молчал, ухмыляясь, а открыв, резко плеснул в Надю, облив ее пивом крест- накрест.
– Псих! – захохотала она, инстинктивно прикрываясь руками. – Ненормальный! Обои испортишь.
– А тебя?
– Меня ты уже…
