греческому купцу Бессарабии». В паспорт, по просьбе Анавностопулоса, чиновник канцелярии вписал его приказчика. Под видом приказчика в Грецию выехал Дмитрий Ипсиланти. Писатель и пушкинист Иван Новиков описал эту ситуацию так: «Вельтман (знакомый Пушкину чиновник. – Ю.Д.) трунил, что это «только алчущие хлеба, но не жаждущие славы». Пушкин тогда сердился в ответ и жалел, что его не было в Кишиневе, когда Ипсиланти и два его брата покидали Россию. Он непременно уехал бы с ними».
Готовясь к отъезду, Пушкин был в курсе всех греческих дел, следил за ходом событий, собирал и аккуратно записывал сведения в заведенный им «Журнал греческого восстания». То и дело Пушкин наведывается к оставшемуся пока в Кишиневе другому деятелю этерии Михаилу Суццо. Поэт чувствует себя греком, он одержим греческой национальной идеей, как ему кажется, больше, чем те, кто остался в Кишиневе. 2 апреля он записывает в дневник: «Говорили об А.Ипсиланти; между пятью греками я один говорил как грек… Я твердо уверен, что Греция восторжествует…» (VIII.15).
Он перестал быть эгоистом и прожигателем жизни: высокая идея освобождения другого народа, угнетаемого оккупантами, вдохнула в него новые жизненные силы. Не случайно, получив письмо от Чаадаева, Пушкин мысленно говорит с ним. Чаадаев всегда пытался доказать ему, что общие проблемы выше частных, что жизнь коротка и высокие цели делают ее полной. Месяц назад Чаадаев подал в отставку и собирается покинуть Россию. Пушкин вторит Чаадаеву в стихах:
В дневнике он исповедуется Чаадаеву: «Твоя дружба мне заменила счастье, одного тебя может любить холодная душа моя» (VIII.16).
Пушкину хочется во что бы то ни стало срочно попасть в Петербург на несколько дней. Нужно упасть как снег на голову друзьям (его выражение), договориться с Чаадаевым, добиться у отца денег. В письме Александру Тургеневу читаем: «…сперва дайте знать минутным друзьям моей минутной младости, чтоб они прислали мне денег, чем они чрезвычайно обяжут искателя новых приключений» (Х.25). Последние слова он жирно подчеркивает. В этом же письме сообщает, что ему надо в пакостный Петербург (опять его собственные слова) проститься с Карамзиными, с Тургеневым, ибо «без вас двух, да еще без некоторых избранных, соскучишься и не в Кишиневе, а вдали камина княгини Голицыной замерзнешь и под небом Италии». Судя по стихам, в мечтах он уже за границей, и не только с греками, но и с карбонариями в Неаполе. Он прощается с друзьями: «Верьте, что где б я ни был, душа моя, какова ни есть, принадлежит вам и тем, которых я умел любить».
Он не очень-то верит, что друзьям удастся вытребовать его через посредство каменных жителей Каменного острова, то есть через царскую семью. И поэтому Пушкин просит приятеля, офицера Генерального штаба Ивана Липранди, отправляющегося в Петербург, поговорить с отцом и растолковать ему в чем дело – не писать же по почте. Пушкин и не подозревает, что Липранди для такого рода тайных откровений – самая неподходящая фигура.
В майские дни 1821 года Пушкин становится особенно энергичным потому, что исполняется годовщина, как его выселили, и терпение иссякло. С надежными людьми уже послана депеша к тому, кто там, в Греции, является главнокомандующим и уполномоченным тайного правительства. Содержания письма мы не знаем, есть только запись в дневнике от 9 мая: «Третьего дня писал я к князю Ипсиланти, с молодым французом, который отправляется в греческое войско» (VIII.16).
Даже после первых поражений греков в сражениях с турецкой армией Пушкин все еще готов бежать. Брату он сообщает: «Пиши ко мне, покамест я еще в Кишиневе. Я тебе буду отвечать со всевозможной болтливостью, и пиши мне по-русски, потому что, слава Богу, с моими конституционными друзьями я скоро позабуду русскую азбуку» (Х.26). Он ждет ответа от Ипсиланти.
После эйфории успехов и первых побед отряды греческих волонтеров начали расправы с турками и первые казни, по жестокости оказались соизмеримы с крутостью восточного нрава оккупантов. «Семеро турков были приведены к Ипсиланти и тотчас казнены – странная новость со стороны европейского генерала», – удивляется Пушкин (Х.21-22). Кровавые расправы его возмущают: в другом месте греки перерезали сто турок.
Денег у Пушкина все еще нет, и друзья не спешат помочь. Правда, ссыльный Пушкин исправно получает правительственное жалованье. 1 мая 1821 года ему вручили 7600 рублей. Хотя долгов полно, отдавать их он не спешит. Получив повестку уплатить долг под страхом полицейского преследования, он отвечает, что уплатить не может, и пытается уговорить отца прислать денег.
Общая ситуация постепенно меняется. Греческим активистам, с которыми он в приятелях и которые могли бы помочь, не до него. Зато «до него» агентам тайной полиции. Один из них доносил еще в марте, что Пушкин в кофейных домах публично ругает не только военное начальство, но и правительство. Реакция сверху, по-видимому, смягченная статс-секретарем Каподистриа, быстрая: от Инзова требуют информацию о сем юноше.
Инзовская характеристика была составлена в оптимистическом тоне, что вызывало недоверие к самому Инзову, которым Александр I был недоволен: Инзов несвоевременно сообщил о подготовке восстания, хотя знал, что Александр Ипсиланти готовил его в Кишиневе. Правительственные чиновники действовали по известному принципу: «доверяй, но проверяй». Информацию, помимо бюрократических каналов, поставляли секретные агенты, в том числе специально прибывавшие из столицы.
Агентура сообщила царю из Парижа, что секретарь Нарышкина Кюхельбекер собрался ехать в Грецию сражаться за независимость греков. К тому ж третий лицейский приятель Пушкина граф Сильверий Броглио вскоре после окончания Лицея уехал в Пьемонт, сделался участником освобождения Греции и погиб. Дата его смерти и место остались неустановленными. Пушкин услышал об этом, когда сам рвался туда же, и, возможно, всерьез призадумался.
Тема нелегального перехода границы у него на кончике пера. В наброске стихотворения «Чиновник и поэт» читаем:
Кирджали, как теперь выяснено, был историческим лицом. Этеристы без особого труда проходили границу и возвращались в Бессарабию после поражений. В Молдавском архиве сохранились списки, направленные Инзову из Новоселицкой таможни, в которых перечислено по пятьсот человек. Такие же сведения шли Инзову из Скулян – прикордонного пункта на дороге из Кишинева в Яссы. В Яссах был русский консул, который сообщал правительству о многочисленных побегах из Бессарабии. Инзов вызывал к себе представителей Кишиневских властей и выговаривал им, что они способствуют тайному бегству людей за границу.
Не очень ясно, в чьих интересах действовал Александр Ипсиланти, грек и русский генерал: в интересах греков, царя или своих собственных. Он надеялся заполучить для себя небольшое королевство на Балканах и обсуждал разные планы кампании, не в силах остановиться ни на одном. Проекты Ипсиланти получали огласку и уже поэтому становились неосуществимыми. Турецкая армия была вдесятеро сильнее; греки начали терпеть поражение за поражением. Остается добавить вспыхнувшую на турецкой территории эпидемию чумы. Греки бежали опять – назад в Кишинев. За два-три месяца в городе, как сообщает Вельтман, вместо 12 тысяч греков стало 50 тысяч.
Когда в Румынии началось восстание под руководством Владимиреско, Ипсиланти перебрался в Румынию. О своих планах он сообщил Александру I, прося поддержки, но царь под влиянием Меттерниха решил отмежеваться от дел этерии – общества с неясными целями. Каподистриа и Нессельроде сообщили Ипсиланти тайно, что царь не гневается, но не может помочь. Ипсиланти пришлось отступить к австрийской
