Ибо даже перед угрозой полного разорения Толомеи не мог не мечтать о той выгоде, которую он извлечет из пережитого страха и риска. Легко неся перед собой округлое брюшко, он подошел к сундуку, отпер его и достал оттуда кожаный кошель.
– Расписка, выданная архиепископом, – произнес он. – Вспомни, какую ненависть питает к обоим Мариньи его высочество Валуа, вспомни, что говорят об обоих братьях Мариньи, слухи о том, что Ангеррана якобы подкупили фламандцы, – словом, поверь мне, причин вполне достаточно, чтобы вздернуть и архиепископа, и коадъютора... А ты бери лучшего коня и скачи скорее в Нофль, где и спрячешь бумагу в надежное место...
Взглянув прямо в глаза племянника, Толомеи добавил:
– Если со мной случится несчастье, ты, дорогой мой Гуччо, передашь этот дoкумент в руки его светлости Артуа. Он уж сумеет найти ему достойное применение... Только будь осторожен, ибо на наше отделение в Нофле могут напасть лучники...
И внезапно Гуччо, забыв о ждущих его опасностях, вспомнил Крессэ, красавицу Мари и их первый поцелуй у зеленеющего ржаного поля.
– Дядюшка, дядюшка, – живо заговорил он, – мне пришла в голову одна мысль. Я сделаю все, что вам угодно. Но вместо того чтобы ехать в Нофль, я отправлюсь прямо в замок Крессэ, хозяева которого наши должники. В свое время я спас их чуть ли не от гибели – заемное письмо не пустяк. Думаю, что ничто не изменилось, их дочка не откажется мне помочь.
– Чудесная мысль! – подхватил с жаром Толомеи. – Ты взрослеешь, мой мальчик. Настоящему банкиру и доброе сердце должно приносить пользу... Поступай как знаешь. Но поскольку ты нуждаешься в услугах этих людей, негоже ехать к ним с пустыми руками. Возьми несколько локтей материи, затканной золотом, и штуку кружев, которые мне вчера прислали из Брюгге. Это для дам. Кажется, ты говорил, что там есть еще два сына?
– Да, – ответил Гуччо. – Но они страстные охотники и ничем, кроме охоты, не интересуются.
– Великолепно! Тогда отвези им двух соколов, я их велел доставить для Артуа. Ничего, подождет... Кстати...
Толомеи тихонько рассмеялся, но тут же умолк: в голову ему пришла новая мысль.
Он снова нагнулся над сундуком и вытащил оттуда еще один пергаментный свиток.
– Вот счета его светлости Артуа, – начал он. – При случае он не откажется тебе помочь. Но куда вернее будет, если ты, протянув правой рукой прошение, покажешь левой пачку его расписок... А вот долги короля Эдуарда... Не знаю, племянничек, удастся ли тебе разбогатеть при помощи всех этих бумаг, знаю одно – с ними можно наделать немало зла! Итак, в путь! Мешкать не время. Вели седлать коня.
Положив ладонь на плечо юноши, Толомеи наставительно произнес:
– Судьба всех наших компаний в твоих руках, Гуччо, смотри не забывай этого. Хорошенько вооружись и возьми с собой двух людей. Захвати также вот этот мешочек – здесь тысяча ливров: это оружие посильнее всех клинков на свете.
Гуччо обнял дядю с незнакомым ему доселе волнением. На этот раз вовсе не требовалось выбирать себе личину воображаемого героя и разыгрывать роль преследуемого властями заговорщика; роль эта предоставлялась ему самой жизнью; человек мужает, рискуя, и Гуччо становился мужчиной.
Меньше чем через час он уже скакал к воротам Сент-Онорэ в сопровождении двух слуг, отряженных дядей.
Тем временем мессир Спинелло Толомеи, накинув на плечи плащ, подбитый мехом, ибо октябрь выдался холодный, кликнул двух слуг с кинжалами за поясом и факелами в руках и отправился под таким конвоем в особняк, занимаемый Ангерраном де Мариньи, чтобы дать коадъютору генеральный бой.
– Доложите его светлости Ангеррану, что банкир Толомеи хочет видеть его по неотложному делу, – сказал он привратнику.
Толомеи попросили обождать в богато обставленной прихожей – коадъютор жил с чисто королевской роскошью.
– Проходите, мессир, – пригласил его наконец секретарь, распахнув дверь.
Толомеи прошел три просторные залы и очутился лицом к лицу с Ангерраном де Мариньи, который, сидя в одиночестве у себя в кабинете, доедал ужин, не переставая просматривать бумаги.
– Вот поистине неожиданный гость, – холодно сказал Мариньи, знаком приглашая банкира садиться. – И по какому делу?
Толомеи вежливо нагнул голову, сел и спокойно ответил:
– По государственному, мессир. Уже несколько дней по городу ходят слухи о подготовляемых Королевским советом мерах, которые затрагивают и мое коммерческое предприятие, скажу откровенно, затрагивают весьма чувствительно. Кредит подорван, покупателей становится все меньше, поставщики требуют немедленной уплаты, а что касается тех, с которыми у нас другие дела... ну, скажем, к примеру, долги... так они все отодвигают и отодвигают сроки. Так что создается крайне затруднительное положение.
– Которое никакого отношения к государственным делам не имеет, – заметил Мариньи.
– Ну, как сказать, – возразил Толомеи, – как сказать. Если бы речь шла только обо мне, я и не подумал бы беспокоиться. Но затронуты интересы слишком многих людей и здесь, и в других местах. В моих отделениях неспокойно...
Мариньи вместо ответа потер ладонью свой тяжелый шишковатый подбородок.
– Вы, мессир Толомеи, человек рассудительный, – наконец заговорил он, – и не должны бы, казалось, верить этим слухам, которые, порукой в том мое слово, не имеют никакого основания. – При этих словах Мариньи с самым безмятежным видом посмотрел на человека, которого он собирался уничтожить.
– Бесспорно, бесспорно, ваше слово... Но война дорого обошлась государству, – ответил Толомеи. – Налоги поступают не так быстро, как то бы желалось, и казне может понадобиться прилив новых капиталов. Так вот, мессир, поэтому-то мы и подготовили один план...
– Какой? Ваша коммерция, повторяю, меня совершенно не касается...
Толомеи поднял руку, как бы говоря: «Терпение, мессир коадъютор, терпение, вы еще ничего не знаете», и произнес:
– Мы хотим ценой огромного усилия прийти на помощь нашему обожаемому королю. Мы имеем возможность предложить казне значительный заем от имени всех ломбардских компаний и удовлетвориться при этом самыми ничтожными процентами. Я пришел сюда, чтобы сообщить вам об этом.
Тут Толомеи нагнулся к камину и шепотом назвал такую крупную цифру, что Мариньи даже вздрогнул. Но он тут же подумал: «Если они готовы безболезненно оторвать от себя такую сумму, значит, можно получить в двадцать раз больше».
Так как Мариньи приходилось много читать и он проводил за работой немало бессонных ночей, глаза его быстро уставали и краснели.
– Хорошая мысль и похвальное намерение, за которое я вам весьма благодарен, – ответил он, помолчав немного. – Однако ж должен сказать, что я немало удивлен... До меня доходили слухи, что некоторые компании переправили в Италию крупные суммы в золоте... Не может же это золото быть одновременно и там и тут.
Толомеи плотно зажмурил свой левый глаз.
– Вы человек рассудительный, ваша светлость, и вы не должны верить этим слухам, которые, тому порукой мое слово, не имеют никакого основания, – произнес он насмешливым тоном, подчеркнув последние слова. – Разве мое предложение не лучшее доказательство нашего чистосердечия?
– К счастью, – холодно возразил коадъютор, – я верю вашим словам. Если бы было иначе, король не потерпел бы подобного ущерба благосостоянию Франции, и пришлось бы положить этому конец.
Толомеи даже бровью не повел. Перевод ломбардских капиталов за границу начался вследствие угрозы ограбления банков, и эта операция должна была послужить Мариньи оправданием намечаемых им мер. Получался порочный круг.
– Надеюсь, мы уже переговорили обо всем, мессир Толомеи, – сказал Мариньи.
– Именно так, ваша светлость, – ответил банкир, подымаясь. – Не забудьте же нашего предложения... если по ходу дел оно может вам пригодиться.
Уже подойдя к двери, банкир обернулся, словно пораженный внезапной мыслью, и спросил:
