человеческих воплей вовсе не он, а воля Божия будет руководить людьми. И раз столь многочисленны французские войска, очевидно, Бог уже выразил свою волю.
А король Иоанн тем временем начинал терять терпение, так как Эсташ де Рибмон все не появлялся. Может быть, его тоже захватили англичане, как вчера захватили графов Жуаньи и Оксерского? Было бы разумнее всего послать еще один отряд лазутчиков. Но король Иоанн не выносил ожидания. Его охватило злобное нетерпение, которое вскипало в его душе всякий раз, когда события не сразу подчинялись его воле, и именно поэтому он терял способность рассуждать здраво. С губ его чуть было не сорвался приказ идти в атаку... ладно, там разберемся... когда наконец-то появился мессир де Рибмон со своими лазутчиками.
– Ну, Эсташ, каковы новости?
– Лучше и нельзя, сир, будь на то воля Божья, вы одержите над врагом блистательную победу!
– А сколько их?
– Сир, мы их видели и прикинули на глазок. По примерному подсчету, у англичан тысячи две рыцарей, тысячи четыре лучников и полторы тысячи ратников.
С высоты белоснежного боевого коня король одарил всех улыбкой победителя. Он оглядел свои двадцать пять тысяч или примерно двадцать пять тысяч воинов, выстроившихся вокруг него.
– А каковы их позиции?
– О сир, они расположились в очень удачном месте, они наверняка смогут выставить против нас всего один отряд, и притом небольшой, но они, видно, хорошо подготовились к бою.
И пошел описывать, как разместили своих людей англичане: по обе стороны идущей вверх дороги, окаймленной густой изгородью и кустарником, за которым они расставили своих лучников. Атаковать их можно только с дороги, где в ряд пройдут всего четыре лошади. Со всех других сторон – виноградники и сосновые рощи, где особенно не поскачешь. Английские рыцари отвели своих лошадей в укрытие и пешие расположились позади лучников, которые образуют как бы частокол. И этих самых лучников не так-то легко будет выбить!
– А что же, мессир Эсташ, вы нам посоветуете?
Все войско стояло, не спуская глаз с собравшихся на совет вокруг короля коннетабля, обоих маршалов и главных военачальников. А также графа Дугласа, не расстававшегося с королем после Бретея. Бывают иной раз гости, которые чересчур дорого обходятся хозяевам. Первым заговорил Уильям Дуглас:
– Мы, шотландцы, сражаясь с англичанами, всегда спешиваемся...
А Рибмон пошел еще дальше, приведя в пример фламандское ополчение. И вот, когда уже пришло время идти в бой, начались рассуждения о тонкостях военного искусства. Рибмон предложил план атаки. И Уильям Дуглас поддержал его. А король пожелал, чтобы все их выслушали, потому что один лишь Рибмон обследовал расположение англичан и потому что Дуглас, гость короля, так хорошо знает англичан.
И вдруг был отдан приказ, подхваченный десятками голосов, повторенный на все лады:
– Спешиться!
Как так спешиться? Стало быть, мы в бой не идем; неужели зря эта великая минута напряжения всех сил, минута, когда каждый в душе своей уже готовился к смерти, минута страха и тоски? По рядам пробежала зыбь разочарования. Да нет, да нет, мы пойдем в бой, только пойдем пешие. В седле останутся лишь триста рыцарей, их поведут сами маршалы, и эти рыцари расчистят проход в рядах английских лучников. И в этот проход тут же устремятся остальные рыцари, дабы схватиться врукопашную с людьми принца Уэльского. Лошадей пусть оставят неподалеку, потому что преследовать неприятеля будем верхами.
Маршалы Одрегем и Клермон уже обходили ряды, чтобы отобрать для атаки триста рыцарей, самых крепких, самых отважных и тех, что вооружены лучше других.
Нельзя сказать, чтобы у маршалов был особенно довольный вид, ибо им даже не предложили высказать свое мнение. Правда, Клермон пытался было что-то сказать и попросил дать время все хорошенько обдумать. Но король его оборвал:
– Мессир Эсташ видел, а мессир Дуглас знает. Так что же нового дадут нам ваши соображения?
План лазутчика и план гостя стал теперь планом короля...
– Почему бы не произвести Рибмона в маршалы, а Дугласа в коннетабли? – ворчал Одрегем.
Всем, кто не назначен идти в головной отряд, спешиться, спешиться!
– Снять шпоры и отрубить рукоятки копий до длины пяти футов.
В рядах рыцарей ропот и смятение. Не для того мы сюда явились. И тогда с какой стати распустили в Шартре пехоту, если рыцарям приходится теперь выполнять ее обязанности? А главное, укорачивать копья, да от этого же у рыцарей сердце разрывалось! Прекрасные ясеневые древки, выбранные с такой любовью и тщанием, их можно держать горизонтально, прижать к тарчу – и в галоп. А теперь им придется шагать в этих тяжеленных железных доспехах, да еще с палками вместо копий. «Не забывайте Креси...» – уговаривали те, кто любой ценой старался оправдать действия короля. «Креси, вечно у вас Креси на языке»,– брюзжали недовольные.
Эти люди, чье сердце всего полчаса назад радостно ширилось от сознания своего высокого рыцарского долга, ворчали сейчас, как простые вилланы, у которых сломалась ось повозки. Но сам король, желая дать своим подданным достойный пример, отослал своего белоснежного скакуна и шагал по траве, притоптывая каблуками без шпор и перебрасывая боевую палицу то из левой руки в правую, то из правой в левую.
Вот среди этого воинства, которое озабоченно рубило древки своих копий секирами, притороченными к ленчику, так вот, среди этого воинства я проскакал на полном галопе, явившись из Пуатье; надо мной развевался стяг Святого престола, а сопровождали меня только мои рыцари и лучшие мои стражники: Гийерми, Кюнак, Эли д’Эмери, Эли де Раймон – словом, те, которые и сейчас тоже сопровождают нас. Они- то все помнят! Рассказывали они вам или нет?..
Я соскакиваю с коня, бросаю поводья Ла Рю, нахлобучиваю сползшую от скачки на спину кардинальскую шапку; Брюне оправляет мою мантию, и я подхожу к королю, скрестив на груди руки в перчатках. И сразу же говорю ему твердо, но уважительно:
– Сир, прошу вас, умоляю вас именем христианской веры отложить начало боя. Обращаюсь к вам по приказанию и по воле нашего Святого отца. Соблаговолите ли вы выслушать меня?
И что же мог сделать король Иоанн, как не ответить мне столь же любезно, потому что его поразило появление в такую минуту столь назойливого посланца церкви:
– Охотно, ваше преосвященство, охотно. Что вам угодно мне сказать?
С минуту я стоял, подняв глаза к небу, как бы моля Всевышнего просветить меня. Нет, я и в самом деле молился, но я также поджидал, когда герцог Афинский, оба маршала, герцог Бурбонский, епископ Шово, в котором я рассчитывал найти единомышленника, Жан де Ланда, Сен-Венан, Танкарвилль и кое-кто еще, в том числе Протоиерей, подойдут поближе. Ибо сейчас уже не время было разговаривать с глазу на глаз или вести беседу за обедом, как в Бретее или Шартре. Я хотел, чтобы меня слышали все, не только один король, но и самые знатные люди Франции, и чтобы они были свидетелями моего демарша.
– Дражайший сир,– начал я,– здесь собрался весь цвет рыцарства французского королевства, им несть числа, и идут они против горстки людей, ибо по отношению к вам англичан всего горстка. Они не могут устоять против вашей силы, и было бы воистину благороднее с вашей стороны отпустить их, не затевая боя, чем рисковать всем этим славным рыцарством и погубить как с той, так и с другой стороны сотни и тысячи добрых христиан. Говорю вам это по повелению нашего Святейшего отца, который поручил мне, как своему нунцию, облекши меня всей полнотою власти, споспешествовать делу мира, ибо таково повеление Божье, ибо по воле Господней должен воцариться мир между христианскими народами. И еще молю вас именем Всевышнего, разрешите мне вновь увидеться с принцем Уэльским, дабы внушить ему, сколь огромная опасность грозит англичанам с вашей стороны, и постараться образумить его.
Если бы он, король Иоанн, мог меня укусить, я думаю, что он не преминул бы это сделать. Но кардинал на поле боя – это все-таки производит впечатление. И герцог Афинский важно склонил голову, а за ним и маршал Клермон и его высочество Бурбон. Я добавил:
– Дражайший сир, нынче воскресенье, день Господень, и вы только что отстояли мессу. Так ли уж вам по душе трудиться во имя смерти в день, посвященный Господу нашему? Дайте же мне хоть возможность переговорить с принцем!
Король Иоанн оглядел своих сеньоров и понял, что он, христианнейший государь, обязан снизойти к моим мольбам. Если произойдет нечто непоправимо роковое, то первым в этом будет виноват он и все
