взяли в плен. Звучным голосом рыцарь крикнул по-французски:
– Сир, сир, сдавайтесь!
Тогда король Иоанн перестал крушить пустоту, оглядел людей, державших его в кольце, и ответил рыцарю:
– Кому я сдаюсь, кому? Где мой кузен принц Уэльский? Я с ним буду разговаривать!
– Сир, его здесь нет, но сдайтесь мне, и я провожу вас прямо к нему,– ответил гигант.
– А кто вы такой?
– Я Дени де Морбек, рыцарь, но вот уже пять лет я живу в английском королевстве, раз не могу жить в вашем.
Морбек, осужденный за человекоубийство и за то, что пошел войной на соседей, был братом того самого Жана де Морбека, который так хлопотал за наваррцев, принимая деятельное участие в подготовке соглашения между Филиппом д’Эвре и Эдуардом III. Ox, судьба, она любит перемешать карты и подбросить перцу в месиво бедствий, дабы стало оно еще горше.
– Сдаюсь вам,– сказал король.
И он бросил свою боевую секиру на траву, снял свою латную рукавицу и вручил ее гиганту рыцарю. Потом, на мгновение застыв на месте, с залитым кровью глазом, он покорно подставил голову под рухнувший на него позор поражения.
Но вот уже снова вокруг него поднялся шум, его толкали, тащили куда-то, жали; на него навалились, так что он чуть не задохнулся, грубо трясли. Двадцать молодчиков кричали хором:
– Я его схватил! Нет я, это я его схватил!
И, заглушая остальных, орал какой-то гасконец:
– Он мой! Я первый на него напал. А вы, Морбек, явились, когда дело уже было сделано!
На что Морбек отвечал:
– Чего это вы вопите, Труа? Ведь он сдался мне, а не вам.
И все потому, что взять в плен короля Франции – это выгодно, ох как выгодно: тебе и почет, тебе и деньги! И каждый старался уцепиться за короля, доказывая тем свое на него право. Бертран де Труа схватил его за руку, кто-то схватил за шиворот, так что король в тяжелых доспехах рухнул на землю. Они его чуть было на куски не разорвали.
– Сеньоры, сеньоры! – кричал король.– Соблаговолите отвести меня со всей учтивостью, а также и моего сына к принцу, моему кузену. И не деритесь из-за того, кто взял меня в плен. Я достаточно могуществен, чтобы озолотить всех вас...
Но они не слушали его. Они по-прежнему вопили:
– Это я его схватил! Нет, он мой!
И они, эти рыцари, эти спесивые горлопаны, затеяли между собой драку, угрожающе нацелив на соперника железные свои когти,– грызлись между собой за короля, как псы грызутся за кость.
А теперь посмотрим, что поделывает принц Уэльский. Добрый его военачальник Джек Чендос прискакал к нему, и оба стояли на пригорке, откуда открывалось почти все поле боя. Их кони с окровавленными ноздрями были все в пене, и с удил стекали струйки слюны. Они и сами еле переводили дух. «Мы слышали, и я, и он, как оба мы жадно заглатывали воздух...» – рассказывал мне потом Чендос. По лицу принца бежал пот, и стальная сетка, прикрепленная к шлему и закрывавшая лицо и плечи, мерно вздымалась при каждом вздохе.
Перед ними, куда ни кинь взгляд, повсюду развороченные палисады, примятые кусты, вытоптанные виноградники. Повсюду тела убитых людей и лошадиные трупы. Там никак не желающая издыхать лошадь била в воздухе копытами, здесь полз по земле воин в доспехах. А чуть дальше трое оруженосцев несут к подножию дерева умирающего рыцаря. И повсюду валлийские лучники и ирландские ратники обшаривали трупы. Издалека еще доносился порой звон мечей: там еще шел бой. Английские рыцари спустились в долину и окружили кольцом остатки французского войска, пытавшегося прорваться.
Первым заговорил Чендос:
– Благодарение Богу, нынешний день – ваш день, ваше высочество!
– Верно, по воле Божьей, это так. Мы взяли верх! – ответил ему принц.
И Чендос продолжал:
– По-моему, лучше остаться вам здесь и разместить ваше личное войско возле вон того кустарника, на вершине холма. Тогда к вам стекутся все ваши люди, рассыпавшиеся по долине. Да и вам там будет прохладнее, потому что смотрите, как вы разгорячились. А преследовать нам больше некого.
– Таково и мое мнение,– подтвердил принц.
И пока стяг с вышитыми на нем львами и лилиями водружали в кустах и трубили, трубили трубачи, играя сбор, принц Эдуард снял свой шлем, тряхнул белокурыми кудрями, утер мокрые усы.
Ну и денек! Признаем же, что принц не щадил нынче живота своего, скакал без устали по дороге, чтобы его видело все его войско; подбадривал своих лучников, увещевал своих рыцарей, решал, куда послать подкрепления... Ну конечно, в основном-то решали его маршалы Варвик и Суффолк, но принц всегда был рядом и успевал бросить им из седла: «Хорошо, хорошо, вы действуете правильно...» Откровенно говоря, он лично принял лишь одно решение, зато самое важное, и благодаря этому решению слава сегодняшнего дня по праву принадлежала ему. Когда он увидел, что войско герцога Орлеанского отходит в беспорядке, под напором собственной же отступающей конницы, он тут же велел посадить в седло своих людей, чтобы уже самому проделать тот же маневр, когда подойдут войска герцога Нормандского. Сам он бросался в схватку раз десять. Людям казалось, будто он воистину вездесущ. И каждый, подъезжая после боя к принцу, повторял ему это:
– Ныне ваш день, день вашей славы... Эту великую дату сохранит память людская. Ныне ваш день, вы свершили чудо!
Дворяне из его личной охраны и придворная челядь торопились разбить ему шатер, и они подогнали повозку, укрытую в надежном месте, где было приготовлено все для трапезы: сиденья, столы, куверты, вина.
А принц все не мог решиться сойти с коня, словно победа еще не была одержана.
– Где же король Франции? – вопрошал он своих оруженосцев.– Видел его кто-нибудь или нет?
Он был словно во хмелю после ратных трудов. И гонял коня по всему пригорку, готовый вступить в решающую, последнюю схватку.
И вдруг он заметил среди вересковых зарослей неподвижно лежащего воина в кирасе. Рыцарь был мертв; все оруженосцы покинули его, кроме одного, раненого старика слуги, забившегося в густой кустарник. А рядом с рыцарем лежало его знамя: на пурпуровом поле гербы Франции. Принц приказал снять с убитого шлем. Да-да, Аршамбо... вы угадали, это был мой племянник. Это был Робер Дюраццо.
Я не стыжусь этих слез... Конечно, повинуясь лишь голосу собственной чести, он совершил то, что честь церкви, да и моя тоже, должны были бы ему запретить. Но я его понимаю. И к тому же он был храбрец... И не проходит дня, чтобы я не молил Господа отпустить ему это невольное прегрешение.
Принц приказал своим оруженосцам: «Положите рыцаря на щит, отнесите его в Пуатье, передайте от моего имени тело его кардиналу Перигорскому и передайте также ему мой поклон!»
Вот как я узнал, да-да, что англичане одержали победу. И подумать только, еще нынче утром принц Уэльский готов был подписать мирное соглашение, отдать всю свою военную добычу и в течение семи лет не поднимать против Франции оружия! Когда мы с ним на следующий день увиделись в Пуатье, он не преминул меня за это упрекнуть, да еще как упрекнуть. Он выложил все начистоту. Что я, мол, хотел сыграть на руку французам, что я обманул его, преувеличив их силу, что я, мол, бросил на чашу весов авторитет Святой церкви, лишь бы склонить его к перемирию. На что я мог ответить ему лишь одно: «Мой добрый принц, из любви к Богу вы истощили все средства, дабы сохранить мир. И воля Божья свершилась!» Вот что я ему сказал.
Но тут на пригорке появились Варвик с Суффолком, а с ними и лорд Гобхэм.
– Известно вам что-нибудь о короле Иоанне? – спросил их принц.
– Нет, во всяком случае, мы ничего не видели, но мы почти уверены, что он либо погиб, либо взят в плен, так как при королевском войске его нет.
Тут принц обратился к ним:
– Прошу вас, поезжайте не мешкая и обскачите поле боя. Я хочу знать всю правду. Найдите мне короля
