«Достопочтенный Гаджи! Конечно, твоя нога знает больше, чем наша голова». И все присутствовавшие при этом авторитеты, радеющие якобы «о пользе народа», покорно подхватывали: «О, мудрейший Гаджи!..»
Но ветер на Каспии, в том его отличительное свойство, оговоренное во всех, лоциях судоводителей, внезапно меняет направление. При порывах норда море неистово бьет о берега, нету сладу с ним. Бывает, что и мудрейший Гаджи сталкивается с неожиданностями. Пренеприятнейшими.
Кто бы мог подумать! На его, тагиевской, текстильной фабрике — забастовка! В строжайше охраняемом владении, куда с первого дня ни под каким видом не допускаются рабочие других национальностей. Никто, кроме «братьев мусульман»!
«Здесь все свое: своя полиция, свой произвол, свои законы, — сказано в листовке Кавказского союза РСДРП. — Здесь уж настоящая тюрьма… Заживо погребенные рабочие и работницы лишены возможности выходить из фабрики без разрешения не только «инженера» — управляющего, но даже привратника, сторожа. Только местным полицейским вход разрешен и даже ночью, если они, подвыпив, пожелают «развлечься с барышнями». Заработная плата настолько низка, в особенности у работниц, что последние вынуждены кормиться проституцией… Кулачная расправа и другие грубости также в полном ходу».
Тогда во время полуторамесячной забастовки, дабы завистники и пересмешники не распустили в Баку и Тифлисе слухов о том, что, кроме всевластного Гаджи, еще кто-то влияет на единоверцев-мусульман, он не проронил ни слова о «кознях» Нариманова. Не сделал ни малейшего намека. Зато теперь, как только открылось утреннее заседание съезда…
Благодетелю выбирать слова ни к чему. Начинает сразу:
«Вчерашнее ваше решение указывает на то, что съездом руководят недальновидные люди, вроде Нариманова. А знаете ли вы, кто такой этот Нариманов? Он в кармане не имеет ни одной копейки, учится на мой счет, а тут смеет произносить всякие революционные слова и вводит всех, вас в заблуждение… Отмените вчерашнее решение, так как оно бросает тень на всю нацию перед правительством. Не медлите!»
Съезд молчит. Пытливые взоры устремлены в сторону Нариманова. Что он ответит благодетелю- миллионеру, От которого, по бытующему мнению, полностью зависит его судьба? Сам Гаджи только что подтвердил: «Ни копейки в кармане… учится на мой счет!»
Всей правды никто из делегатов не знает. В конторе Тагиева хранится небольших размеров документ, четвертушка бумаги:
«ДОЛГОВОЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВО
1902 года июня 27 дня, я, нижеподписавшийся, коллежский секретарь Нариман Нариманов, даю это обязательство потомственному почетному гражданину Гаджи Зейнал Абдул Тагиеву в том, что так как он, Тагиев, выдает мне на мое дальнейшее образование, в высшем учебном заведении, в течение пяти лет, в первые два года по 600 рублей в год, а в последние три года по 360 рублей в год, что составит всего две тысячи двести восемьдесят рублей (2280), то поэтому я по окончанию курса наук ОБЯЗЫВАЮСЬ ВОЗМЕСТИТЬ ЕМУ, Тагиеву, эту сумму ПОЛНОСТЬЮ. В чем и подписываюсь
Не подарок, не вспомоществование — деньги выдаются в долг под заемную расписку. Деньги до зарезу необходимы для содержания матери Халимы-ханум[33] и осиротевших в разные годы племянников и племянниц. Потому-то к долговому обязательству приложена записка: «Покорнейше прошу контору причитающуюся мне ссуду, назначенную Г. Тагиевым на время пребывания моего в Новороссийском университете, в сумме пятьдесят рублей ежемесячно выдавать законоучителю русско-татарских школ ахунду Юсифу Талибзаде для передачи моей матери».
Чтобы досказать до конца все, что относится к долгу Нариманова Тагиеву…
«СВИДЕТЕЛЬСТВО
Настоящее свидетельство выдано Нариману Нариманову в том, что он в осеннем полугодии 1908 г. подвергался в Медицинской Испытательной Комиссии при Императорском Новороссийском Университете экзаменам на степень Лекаря, таковое выдержал и в заседании Испытательной Комиссии 20 октября 1908 г. состоявшемся признан Лекарем.
Губернский врачебный инспектор
Дальше несколько недель врачебной обязательной практики в клинике при университете. А в первых числах марта следующего девятьсот девятого года — арест, заключение в Метехский тюремный замок в Тифлисе, ссылка в Астрахань.
Кое-как устроившись на Волге, Нариманов пишет Тагиеву: «….Контора Ваша требует этих денег сразу. Так как сразу не могу уплатить, то предлагаю в месяц по 25 рублей. Прошу известить меня о Вашем решении». Пойдут почтовые переводы из Астрахани. Взносы по возвращении в Баку. Приходные книги конторы исчерпывающе засвидетельствуют: долг до последнего гроша весь возвращен. Предельная щепетильность, унаследованная от родителей.
А сейчас на учительском съезде Нариманов не станет касаться — пожертвование он получил или ссуду на время — подробность слишком частная, второстепенная. Ограниченные минуты, нехотя предоставленные ему «подавленным, ошемломленным Гасан-беком Зардаби, необходимы для выяснения несравненно более значимого. Того, что опасно угрожает развитию общества, воспитанию гражданского мужества.
Нариманов говорит, чуть повысив голос: — Это верно, что я был одним из тех, кто учился на средства Гаджи Тагиева. Но я не знал, что господин, поддерживая бедных студентов, отнимает у них право иметь свое суждение о предмете. Помогает студентам с той целью, чтобы они поступали так, как велит благодетель-миллионер. Я на это не способен. Я свое прошлое и настоящее не могу омрачить позором: молчать там, где нужно кричать, воплем души выражать свой протест. Никому я не давал права и не позволю за деньги заставить меня молчать в то время, когда другие не только открыто говорят, но проливают свою кровь за освобождение от царского гнета.
Перед всем съездом я с радостью отвергаю помощь мне господина Тагиева, чтобы оставаться свободным в своих действиях и чтобы потомки наши не продавали себя за презренное золото!
Прежде чем в зале раздадутся еще не очень дружные возгласы одобрения, хлопки, к Нариманову почти вплотную подходит мелкими быстрыми шагами Тагиев. Цепко прицеливающийся взгляд, сжатые губы. Молча рассматривает. Так, как будто видит впервые. Возможно, открывает для себя нечто новое. Существенное.
Съезд ко вчерашнему своему решению не возвращается. Остается оно, стало быть, в законной силе.
10
«От Центра партии «Муджахидов» господину милостивому Нариману Нариманзаде в Баку. 4 ша`абана 1325 года[34], № 64.
Дорогой наш брат, как Вы, следуя своим прогрессивным убеждениям, не отказываете во всевозможной с Вашей стороны помощи столь обязанным Вам нашим персиянам, тысячелетиями остававшимся в цепях унижений и оскорблений, так и персидский народ и особенно наша партия «Муджахид», уверяем Вас, пока стоит свет, никогда не забудем Ваших самоотверженных стараний, служащих первейшею причиною учреждения в Персии конституции».
Трудами чинов Тифлисского губернского жандармского управления письмо — оно захвачено при обыске в ночь на первое марта девятьсот девятого года — переведено с фарсидского языка на русский. Дважды подчеркнуты красным карандашом особенно крамольные слова: «причиною учреждения в Персии конституции». Поставлен внушительный восклицательный знак.
Ни усилий, ни времени охранители режима не жалеют. В папку аккуратно уложены сто тридцать два листа — тайные сообщения агентуры, протоколы допросов, «переписка в порядке статьи 23 Правил
