А когда она удивится и спросит, загадочно улыбнуться, напустить туману, а потом, возможно, и рассказать…
А так — говорил о кино и книгах, о жизни в общаге и приколах зимней сессии, о собаках и автомобилях, о компьютерах и древней истории, а Оксана слушала, соглашалась, не соглашалась, перебивала, рассказывала что-то свое. И шла совсем рядом, их руки несколько раз черкнули одна о другую, и было бы, наверное, здорово взяться за руки, хотя кто ее знает, вдруг обидится, а если у него вспотеет ладонь, да и вообще, что они — парочка из детского сада?
Солнце светило сквозь ветви деревьев, и было странно, что они совсем голые, ни почки, ни листка. Птицы звонко орали о чем-то важном, тоже перебивая друг друга.
Женька и Оксана вышли к реке. У берегов стояла темная вода, а посередине громоздились льдины, надвигаясь одна на другую: толстые, белые — и прозрачные, как стекло, сквозь которое просвечивала темная глубина. На мосту Оксана перегнулась через парапет, отпрянула и выдохнула:
— Страшно.
— Не бойся, — сказал Женька.
И наконец протянул руку, коснувшись ее плаща, металлически-гладкого, ускользающего из-под пальцев. Но рука не струсила, утвердилась на талии — и через металлические складки он ощутил Оксану, живую, близкую. Он всегда знал, что так и будет. Он не сомневался.
Дальше они пошли, обнимаясь, как настоящие влюбленные, нот только ладонь все время скользила по плащу, пока Женька не догадался зацепиться пальцем за петельку для пояса. Мост закончился, за ним уже не было ничего интересного, одни кусты и грязь вперемешку со снегом, и надо было поворачивать — а не хотелось, хотелось идти вперед и вперед, не останавливаясь, до самой цели. Достижимой. Реальной. Он знал.
Оксана замедлила шаги. Остановилась:
— Здесь так тихо…
Птицы кричали, как сумасшедшие. Женька улыбнулся.
— Хорошо, — сказала она. — Тихо и хорошо.
— Весна, — отозвался он.
Не придумал ничего другого. Но ведь это была правда.
— Наша весна, — прошептала Оксана. — Наша. Знаешь, почему? Потому что мы — свободные люди.
От неожиданности Женька даже отпустил ее, в последний момент еле выдернув палец из петли плаща. Отступил на шаг, таращась на Оксану так, будто только что ее увидел. Встретил случайно, и не в институтском дворе — а здесь, за мостом, на краю города и весны.
Она засмеялась, по-девчоночьи спрятав лицо в букетик подснежников. Женька заметил вдруг, какие у них длинные ножки — ярко-салатового цвета.
Оксана с улыбкой шагнула к нему. Положила руку на его плечо. Потом другую, с подснежниками.
И закрыла глаза.
ГЛАВА III
У автомобиля были порезаны шины. Все четыре. Порезаны на совесть, параллельными полосами, отвисавшими, как толстые черные языки.
Убью гадов.
Подумалось скучно, вяло, без особенной злости. Олег еще раз обошел машину кругом, внимательно осмотрел со всех сторон. Вроде бы ничего больше не тронули. Короткое слово пальцем на капоте — не в счет. Хорошо, что не догадались чем-нибудь поострее. Сам виноват: накануне заглох на подъеме в гараж и, поленившись копаться в двигателе, оставил автомобиль на площадке перед домом…
Наглеют. Наверное, надо было как-то отреагировать на стрельбу по окнам.
Он как раз собирался проехаться в город за продуктами. Кончился хлеб, сыр, зелень, сметана и еще много чего не то чтобы жизненно необходимого, но все-таки желательного для нормальной жизни. Туда- обратно, в перерыве между утренним и послеобеденным блоками работы. И еще надеялся поразмыслить по дороге: за рулем хорошо думается, может, и удалось бы поймать ее на расстоянии, ту ошибку, недоработку, из-за которой программа не оживает, хотя, казалось бы, все элементы…
Идиоты. Какие же идиоты.
Вызвонить городской автосервис долго не удавалось, что само по себе было как минимум странно. В конце концов дозвонился, заказ приняли на послезавтра. Хотелось бы знать, кто их настолько загружает, в третьеразрядном городе, живущем за счет рыбзавода с неликвидной продукцией. Тоже идиоты.
Сунув мобилку в карман, Олег зашагал вверх по узкой улочке. Давка, где затоваривался весь поселок, располагалась в его условном центре, напротив церкви, по соседству с клубом и общественной приемной старосты. Ни в одном из центров местной светской жизни Олег ни разу не был. Встраиваться в локальный социум — безразлично, в каком качестве — было бы откровенной глупостью. Социумов с меня хватит.
Улочка вырулила на условную площадь, мощеную неубедительными островками перед церковью и клубом, а в основном грунтовую, пока смерзшуюся, но можно себе представить, как непролазно здесь будет весной. Ладно. Послезавтра мне поставят новые шины.
На неприметном сером здании церкви странноватым огненным глазом горело из-под карниза витражное окно. И не какой-нибудь там святой или символ, а многофигурная композиция апокалиптических мотивов. Каким-то образом окну удавалось ловить лучи полуденного солнца, пылая особенно зловеще, — а может, там подсветка изнутри. Спросить у Йоны.
Йону, кстати, Олег уже почти неделю не видел.
Он пересек площадь и вошел в лавку. После яркого дня здесь было совсем темно, перед глазами прыгал светящийся круг витража. В нос шибануло копченой и свежей рыбой. Что ее продают в рыбачьем поселке, понятно: но, с другой стороны, кто ее здесь покупает?
— Чего надо? — осведомился из темноты бабий голос.
— Здравствуйте, — сказал Олег.
— Я спрашиваю, чего надо?
В полумраке образовался ее силуэт в форме обтекаемого квадрата. Ничего, один раз пережить можно.
— Хлеб, — терпеливо начал он, — сметану, сыр… какой-нибудь зелени, укропа, например…
— Ишь чего.
— Что? — не понял Олег.
— Укропа ему, — расхохоталась бабища, и ей завторили еще как минимум три-четыре разнотембровых смеха; а ведь сразу показалось, что я в лавке один. Ну допустим, укропа у них нет и не бывает, возможно, такой заказ по местным меркам и смешон, но уж хлеба-то мне продадут?!
Глаза привыкали к темноте постепенно, медленнее, чем хотелось бы. Какие-то бутылки и банки на полках. Рыбные ожерелья вдоль стен, как елочные гирлянды. В раскрытых ящиках рядами справа и слева от прилавка бугрилось невыясненное содержимое. Олег опустил кончики пальцев в ближайший ящик: вроде бы крупа… или мелкая фасоль?
— Руки! — рявкнула продавщица.
— Я не воровать пришел, — огрызнулся Олег. — Я хочу купить у вас… хлеба, если можно.
— Им все можно, — бросил кто-то за спиной.
— Точно-точно, — согласился другой голос. — Понаехали.
— Скупают нашу землю.
— На машинах гоняют.
— Дурью маются.
— Психи.
